27.07.1253, Жизнь фрейлины однообразна и скучна, душа ж, однако, жаждет приключений  

Дата, время:
27.07.1253/Вечер
Место действия:
Аллантар, столица
Участники:
- Гвенн Авенмор
- Элизабет Айрелл
Предыстория/суть темы:
У всех людей есть слабости, порой безобидные, но потакание им, сулит немалые неприятности.

Очередной день, наполненный заботами и легкими треволнениями, постепенно угасал, готовясь погрузиться в объятия ночи. Впрочем, эти перемены выражались лишь в окрасившемся алым горизонте, за который медленно скатывалось солнце, легкой прохладе, да постепенно смолкающем людском гомоне. Уже месяц прошел с судьбоносного для многих разговора, что состоялся меж Беренгаром II Авенмором и его невесткой, назначенной королем главной фрейлиной при дворе юной Эгины Вестморской. Уже месяц наводила супруга Лорда-Слышащего порядок промеж пустоголовых, с редкими исключениями, девиц и искала подход к принцессе, параллельно не забывая про саму королеву. Боги, храните верных слуг, ибо на своих детей у Гвенн оставалось преступно мало времени. На мужа… впрочем, в этом плане ничего не изменилось, он привычно был занят своей работой, графиня – своей. Так проходили дни, достаточно однообразно, и прежде незнакомое утомление начало накатывать на женщину все чаще, кто бы мог догадаться, что от детей, даже маленьких, хлопот куда меньше. Хотя надо признать, что от многих проблем её спасали те единицы, что были среди фрейлин действительно находкой. Тихие, умные, спокойные, и именно одна из них в тот вечер интересовала графиню более всего.
Элизабет Айрелл с первых же дней «диктатуры рыжей фурии», как называли новый порядок, заведенный Гвенн Авенмор, некоторые фрейлины, зарекомендовала себя их совершеннейшей противоположностью. Девушка была умна, благовоспитанна и столь чиста душой, что это удивляло женщину и даже вызывало некое недоверие, вновь и вновь разбивавшееся о сей удивительный факт. Но главной ценностью Элизабет было умение хранить секреты, и именно этим планировала воспользоваться старшая фрейлина, шелестя подолом черного с красными вставками (под цвет дома Авенмор) платья. Если её муж и деверь были драконами, то и она, за столь немалый срок знакомства с этим семейством, в чем-то уподобилась драконице, весьма раздраженной, ибо кусаться, грозно шипеть и плеваться, пусть не пламенем, но ядом слов, она научилась буквально в совершенстве. Стремительность графини давно никого в замке не удивляла, стража даже не пыталась как-то показать, что не погружена в ленивый сон, прислуга почти не обращала внимания, и статная, эмоциональная, да и просто рыжеволосая женщина, ярким пятном выделявшаяся в полутемных коридорах, умудрялась становиться совершенно незаметной.
Полёт рыжей фурии закончился столь же неожиданно, сколь и начался и в месте, где её едва ли мог кто-то ожидать в вечернюю пору – подле дверей, скрывающих за собой в покои Элизабет. Быстро, и властно стукнув несколько раз костяшками пальцев по тщательно обструганным доскам, исключительно для приличия, женщина распахнула дверь и буквально ворвалась в комнату девушки.
- Добрый вечер, Элизабет. Вы еще не собраны? – для чего и, собственно, куда должна быть собрана девушка, графиня Карнарвон не уточнила, просто предпочтя поторапливать леди Айрелл, демонстрируя своей спешкой всю важность затеянного.

Королева уже прибыла. Элизабет знала, что невеста короля молодая девушка, но эта… Эгина казалась ей ребенком. Совсем ещё девочкой. Да, вежливой, доброй, обученой манерами, этикету, как, впрочем и многие другие девушки, но она была ещё не испорчена. Не огрубела, и была похожа на нежный цветок, который, к счастью, попал в те руки, которые смогут его уберечь.
Элизабет сидела на кровати и перебирала ткани, что получила от деда. Шелк, хлопок, все отличного, высшего качества, и она собиралась сшить новое платье. Даже придумала рисунок. Большие, пышные бутоны пионов на голубом шелке смотрелись бы замечательно. А вот из кремового хлопка, вышла бы красивая камиза.
Дверь распахнулась так резко, что девушка подскочила, но когда поняла кто это, вскочила уже на ноги и сделала реверанс. Хотела было спросить, что же привело наставницу в её комнату, но та её опередила.
- Собрана. - Машинально ответила Элизабет.
Спать ещё было рано, и она не переодевалась ко сну. Вопросы о том, куда и зачем, девушка приберегла, шагая к леди Гвенн.
- Леди Эгина требует к себе?

Хвала Богам, Элизабет вновь не разочаровала графиню, девушка была вполне сносно одета и готова пуститься в путь. Более того, девушка уберегла Гвенн от лишних вопросов, вопросив лишь раз, коротко и по делу, на что получила столь же короткий ответ.
- Нет, идемте же… - вся внешность женщины дышала спешкой, нетерпение стало её вторым именем и, махнув призывно рукой, она пустилась в обратную сторону. Не бегом, но быстрым шагом преодолела освещенный мягким светом склоняющегося к закату солнца коридор, по обеим сторонам которого темнели затворенные двери покоев юных фрейлин, и вновь замедлила свой шаг уже подле лестницы, уводившей вглубь замка, к нижним этажам, позволив девушке догнать себя.
- Нам нужно как можно скорее попасть в одно место. Назначена очень важная встреча, и мы не можем опоздать, - с нажимом произнесла северянка, - я распорядилась, чтоб нам подготовили лошадей.
И вновь последовал головокружительный забег по крутым замковым лестницам, в большинстве своём полутемным, освещенным лишь тусклым светом чадящих факелов. Впрочем, мрак некоторых переходов не пугал женщин, много лет проведших в Ал-Антаре и знавших каждый поворот, каждую ступень словно обстановку собственных покоев. Вихрем проносилась Гвенн Авенмор мимо утопленных в ниши рыцарских лат, не оглядывалась на старые гобелены, словно бы несшие в себе отзвуки давних событий, уверенно ныряла за портьеры, скрывавшие от посторонних глаз «кроличьи норы», что позволяли изрядно сократить путь, приводя в смежные, а то и находящиеся на куда более нижних уровнях коридоры. Вскоре впереди забрезжили тяжелые двери с замершей подле них охраной. Миг, и женщины уже наслаждались мягкой прохладой раннего вечера. Графиня прищурилась, когда привыкшие к сумраку замковых переходов глаза ожгло еще не зашедшее за горизонт солнце, и обернулась к фрейлине.
- Кажется, успеваем, - проговорила она, чуть улыбнувшись и дыша куда тяжелее обычного. Все-таки сказывались годы, проведенные в королевском замке в чине степенной супруги и матери, а ведь в далекой юности она могла куда дольше бегать по скалам и долинам родного герцогства, даже не сбив ни разу дыхание. Да, годы берут своё. Темные глаза северянки сверкали некоей даже радостью, азартом, обычно уложенные аккуратно волосы вольными вьющимися прядями разметались по плечам её платья, цветов дома Авенмор. – Надеюсь, вы сумеете удержаться в седле?
К ним уже спешили слуги, ведя на поводу двух оседланных лошадок, вороную для графини и буланую для её спутницы.
- И вот еще что, вечером быстро холодает, накиньте ка плащ, чтоб вас не продуло, - юный служка протянул Элизабет указанное одеяние.

У девушки не возникло и мысли перебить или перечить леди Гвенн, и… она послушно неслась за на наставницей. Они были, пожалуй, похожи на два урагана, вихря, что неслись по замку, сметая все на своём пути. Несмотря на позднее время, в коридорах было ещё довольно людно. Кто-то расступался, пропуская их вперёд, кто-то едва успевал отскочить к стене. Элизабет решительно не понимала, куда они направляются, и к чему такая спешка, но ей нравилось, она могла с чистым сердцем признаться себе в том, что такая пробежка была чем-то новым, сумасшедшим. А потом…”Опоздаем… Нам нужно попасть… куда?” Уже подбегая к дверям, Элизабет притормозила, едва не врезалась в стражника. Не то Билл, не то Филл, не то Гилл… Бросая извинения, девушка выскочила во двор, и увидев стоящую и тяжело дышащую наставницу, подбежала к той и остановилась. Склонилась, и несколько раз тоже глубоко вдохнула, успокаивая сердце.
Лошади… плащ…?!
- Миледи, куда же мы?
Принимая и накидывая плащ, застегивая железную булавку, Элизабет осенило.
- Нет. Миледи, леди Гвенн, вы же.. Вы же не пытаетесь заманить меня и выдать за архивариуса?
Руки не слушались, и девушка никак не могла попасть иглой в кольцо.
- Я не выйду за него…
Эта мысль, конечно совершенно сумасшедшая, но непонятная спешка, лошади, уже оседланые и плащ, чтобы скрыть лицо… Боги…

Быстрым движением, накинув на плечи чёрный плащ и защелкнув под горлом застежку черненого серебра, Гвенн Авенмор обратила свой взор на свою молодую спутницу, явно не понимавшую, что здесь вообще происходит, но споро выполнявшую все требования графини… до поры. Элизабет уже была укутана в теплую темную ткань, но её руки неожиданно замерли, задрожали, а испуганный взгляд оборотился на наставницу. Забавно, не меньше недели прошло с разговора женщин о странной просьбе Лорда-Канцлера, но девушка не забыла брошенных вскользь слов Гвенн, и именно в этот момент связала их с непонятной ей спешкой.
- Боги, Элизабет, время дорого! – в голосе северянки явственно прозвучало легкое раздражение. Она терпеть не могла, когда в отлаженном механизме её плана возникали какие-либо неучтенные заранее проволочки. – Вы не представляете, каких трудов мне стоило всё это организовать…
Быстро подойдя к фрейлине, женщина властным движением выхватила из дрожащих рук застежку плаща и одним движением защелкнула оную под горлом испуганной девушки. Несколькими резкими движениями оправила на той плащ и строго взглянула в полные несогласия глаза.
- И не говорите чепухи, этот высокомерный крот не получит ни единого цветка из моего сада. У меня на вас иные планы. А теперь в седло, мы уже опаздываем!
Не медля более ни минуты, графиня Карнарвон направилась к нетерпеливо приплясывающей вороной кобылке, своей любимице. Потрепала ту по крутой шее и ловко вскочила в седло, принимая из рук слуги поводья. Теперь дело было за фрейлиной и, о Боги, как же Гвенн боялась, что та, даже умея держаться в седле, не сможет пустить лошадь бодрой рысью, а после и вовсе галопом. Меж тем, тени становились длиннее, воздух холодал, и женщина чувствовала, как быстро уходит драгоценное время.

- Каких трудов вам… - Но женщина уже подскочила к ней, и сама застегнула застежку.
- Благодарю… - Отстраненно, машинально пробормотала фрейлина.
Леди Гвенн торопилась. Еще никогда Элизабет не видела её в таком нетерпении. Но слова о том, что ни один цветок не достанется архивариусу, успокоили её. Что ж, рискнуть?
Конюшний помог девушке забраться на лошадь, и отправив подол, она направила коня вслед за наставницей.
- Куда же мы направляемся, миледи?
Всадницы подъехали к воротам, и стража пропустила их, не задав ни одного вопроса, Элизабет даже показалось, что они отводили глаза. Надо же. А ведь там обычно стоят самые дотошные и любопытные из стражников.

- В город.
Кажется, девушка отбросила сомнения и решила все-таки довериться наставнице. Это радовало Гвенн, но более душу грело предстоящее мероприятие, к которому она готовилась уже давно, и отступать от задуманного не собиралась. Убедившись, что Элизабет надежно сидит в седле, женщина пустила лошадь шагом, и в таком темпе достигнув ворот, без проблем миновала эту преграду. Стража и не думала задерживать супругу Лорда-Слышащего, и более того, даже расспрашивать женщину о целях столь поздней поездки, чем графиня Карнарвон пользовалась не единожды. Разумеется, она знала, что Фелану докладывают о передвижениях его жены, но вот подробности – тут уж благоверному всего знать не полагалось, хотя его шпики едва ли не везде…
Отогнав сию мысль, Гвенн пустила лошадь бодрым шагом, а позже и рысью. Время неумолимо убегало, но если поторопиться, то была еще возможность успеть. Женщина ниже склонилась к седлу, поторапливая лошадь, пуская вороную бодрым галопом. Ветер свистел в ушах, деревья, росшие вдоль дороги, сливались в одну черную линию, а кровь радостно бурлила. На смену растительности пришли аккуратные домики, дороги и проулки. Казалось, женщина знает каждую пядь города, настолько уверенно она ориентировалась, несмотря на сгущающиеся сумерки. Душа пела от вновь обретенного чувства свободы, лицо раскраснелось от ветра и прилившей крови, именно в таком виде обычно спокойная графиня осадила лошадь на заднем дворе одного из многочисленных зданий, из затворенных дверей и ставень которого доносился веселый смех, незамысловатая музыка. Их уже ждали. Молчаливый слуга помог женщинам спешиться, а после коротким жестом пригласил следовать за собой.
Коридоры этой части здания были освещены намеренно слабо, пробегавшие мимо служки словно бы не замечали прибывших женщин, свято чтя их инкогнито. Видно было, что подобные гости им не в новинку, а шедший впереди проводник поторапливал.
- Все уже собрались, ещё пара минут, и он начинает, - это были единственные слова, произнесенные пареньком за все их короткое совместное путешествие, после чего он отворил одну из не примечательных дверей, пропуская женщин вперед и оставляя их.
Гвенн уверенно прошла в небольшое помещение, на деле бывшее даже не комнаткой, а скорее отдельно стоящим балкончиком. Полутемный, дабы не рассмотреть из общего зала его обитателей – он был обязательной частью столь популярной у знати Аллантара таверны, собиравшей под своей крышей не только цвет местного общества, но и лучших бардов королевства.
- Надеюсь, Элизабет, вы любите музыку, - улыбнулась фрейлине женщина, снимая плащ и усаживаясь в небольшое кресло.

“В город.” Ни слова больше. Элизабет послушно следовала за наставницей, подгоняя свою кобылу. Капюшон слетел, как только они выехали за ворота.
Аллантар засыпал. Один за одним, гасли огоньки в окнах, расходились по домам верные супруги, лавочники запирали двери и хлопали тяжелыми ставнями. Ночь наступала на столицу. Спускалась серой дымкой, окутывала дома и улицы, одиноких прохожих, и сквозь нее, чернели в переулках силуэты тех, что время - ночь. В городе им пришлось поневоле передвигаться медленнее, притормаживая разгоряченных лошадей. Музыка, смех, крики торговцев и зазывал, сменились лязгом хищным и мерзким, заставляющим мороз пробежать по коже, гоготом, визгом продажных девиц, крысиным писком, и прочими звуками, наполнявшими улицы с заходом солнца.
Зачем леди Гвенн привела её сюда? Почему? Что они забыли здесь, в такое время? Но размышлять долго не пришлось. Они наконец въехали во дворе одной из столичных гостиниц или таверны. Элизабет её раньше не замечала, да и табличка с названием, висевшая над самым входом, была такая потертая, что в темноте, названия было не разобрать. Девушка колебалась, стоит ли идти, но видя, с какой уверенностью спешилась спутница и какое довольное, трепещущее от волнения у той лицо, раскрасневшееся от нетерпения, решила, последовать её примеру.
Таверна. Только вот, она была пуста. Слышались тихие голоса, звон кубков, но где-то далеко. Оранжеватое, тёплое освещение коридора опьяняло. “Что мы здесь делаем?”
В комнате стоял полумрак, кресла, расставленные на балконе, разделял столик, на коротком стояли кубки и бутыль вина. Лежали яблоки и груши.
- Музыку?  
И тут, девушка все поняла. Таверна. Полумрак. Неразговорчивые, отводящие глаза служанки. Шепот. Музыка.
Она слышала о том, что есть место, где благородным господам, за плату, разумеется, и не малую, готовы оказывать любые услуги. От свиданий, о которых не узнает супруг, от причудливых желаний, и до подобного. Музыка. Кто же это такой, раз его не пригласили в замок, не назвали имени? Стало, нет, не страшно, любопытно.
- Люблю, миледи. - Элизабет улыбнулась и наконец, позволила себе расслабиться. Села, расстегнула плащ, убрала с лица пряди.
- Мне казалось, что у вас нет слабостей, но я ошиблась.
Она посмотрела на наставницу. Та преобразилась. Чинное выражение лица, мина, с которой ходила леди Гвенн по замку, заставляя фрейлин трепетать от ужаса, а сейчас - азарт, нетерпение, предвкушение удовольствия. У всех есть, если не слабости, то маленькие тайны и секреты, желания. И теперь, одно из них, было известно Элизабет.

Лайелл любил "Три сосны". Вот где по-настоящему талантливый человек может проявить себя! Не в этих переполненных трактирах, где за несколько желудей можно было набить себе брюхо дешевой жратвой, а за пятак даже разжиться скверным пойлом. В таких норах всегда собиралось настоящее отребье. Быдло. Неотесанное хамье! От них разило луком и чесноком, сивухой, кислой капустой, рыбой, потом, немытым телом и грязным бельем. Они не разговаривали, а орали, размахивая руками и кружками, не проходило ни одного вечера без пьяной драки и без того, чтобы кого-нибудь не вынесли с расквашенной физиономией или проломленным черепом. Гвалт всегда стоял такой, что менестрель не слышал даже сам себя. И заказывали они не чудесные песни, которые он так замечательно пел а какие-то отвратительные частушки, совершеннейшее непотребство, которое надо было не петь а горланить, и это было оскорбительно. Ужасно, непростительно оскорбительно для человека такой тонкой душевной организации, каким ощущал себя Лайелл.
Еще в детстве он знал, что рожден для лучшей доли. Старший брат вращал гончарный круг, двое средних месили глину, а он... он пахал до седьмого пота - то поднося воды, то полируя подсыхающуюю глину песком, в то время как отец, с закатанными рукавами, и блестящей от пота лысиной трудился над очередным горшком или кувшином. Это было несправедливо. Ужасно несправедливо, что столько его сверстников, которым повезло родиться в семьях аристократов - учились грамоте и наукам, обучались владению оружием и верховой езде. Красовались в роскошных нарядах, ездили на прекрасных лошадях, а он? Разве он заслуживал меньшего? Заслуживал до конца жизни горбатиться в этой грязи, как его отец и дед?
Нет! Он заслуживал куда большего! И решил взять это самое большее, когда сбежал из дому, и примкнул к бродячим артистам. Талант, он и в Логрии талант, даже если ни единого дня не обучался музыке! Все у него стало получаться как бы само собой, и искусство лицедейства давалось даже легче чем музыка.
Однако, бродячая жизнь, полуголодная, всецело зависящая от капризов все тех же аристократов очень быстро ему разонравилась, и он кардинально решил дело, решив извлечь выгоду из своих талантов. Менестрелей и бардов по всей стране бродило немало, но чем он от них отличался? Да, чудесно поставленным мягким тенором. А еще - тем, что был красив. Об этом он знал чуть ли не с детства, и, решив извлечь пользу, недолго думая, устроился в бордель. Разумеется не абы в какой, а в самый лучший! Из тех, в который заходят не только мужчины, но, иногда, под покровом глубокой ночи, втайне, прикрываясь густыми покрывалами или масками заявлялись и ищущие приключений дамы. О, там Лайелл нашел себя! Он ублажал дам с пылом и сноровкой, так, что каждая из них была уверена, что покорила его сердце. Вот когда пригодились его длинные белокурые волосы, глубокие темно-синие глаза, мечтательный, одухотворенный взгляд, и безупречное, как у аспарской статуи сложение.
И когда вначале одна, а потом и другая любовницы, как-то незаметно перейдя грань бордельных шалостей в сторону осознанного адюльтера с постоянным любовником на содержании, устраивали ему возможность подзаработать и спеть в высшем обществе - он хватался за эти возможности как за соломинки. И имел успех.
Настолько, что в конце концов ему перестали быть нужны полуувядшие любовницы, которые покупая его молодость и красоту пытались вернуть себе ощущение себя желанными, и Лайелл, с успехом переключился на охоту за более молодыми и красивыми. Женщин очаровывать было легко, и это льстило ему до чрезвычайности. И теперь, на двадцать шестом году жизни, красавец-менестрель, пел лишь на вечерах в домах обеспеченных горожан, а то и аристократов, или в трактирах вроде "Трех сосен", где цены на самый простой ужин начинались от золотой короны и выше. Прекрасное, солидное, дорогое заведение, в котором собиралось так мало народу, и они не жрали, а вкушали блюда, не хлебали а дегустировали вино, и... слушали.
А еще в этот трактир приходили и с семьями, и простор для томных вздохов и жгучих взглядов, многие из которых впоследствии перерастали в нечто более осязаемое - тут был огромен.
Последняя такая интрижка закончилась, правда, не очень хорошо - в самый ответственный момент в комнату к юной деве заглянул.... ее брат! И менестрелю пришлось прыгнуть в окно голышом, спасаясь от расправы. Но... Какая разница, ведь дело прошлое. А ему надо смотреть в будущее.
Ведь правда надо. И, обводя взглядом галереи, в поисках новой красотки, останавливаясь на всех женских лицах - то томно то внимательно - он внимательно вбирал их реакцию, чтобы потом направить стрелу без промаха. На галерее сегодня было не слишком людно, и довольно темно, но в зале  он всех уже изучил, и теперь, пел, обращаясь к двум дамам, чьи лица едва угадывались в сумраке.
- Я сердцем таю, забыв весь мир порой,
Воображаю вас, душа моя, пред собой.
Стихи слагаю я только вам одной.
Изнемогаю, томим своей мечтой....

Тонкие, живые пальцы стремительно перебирали струны, вплетая серебристый перебор в высокий и сильный голос певца, а взгляд устремленный словно бы вдохновенно ввысь (а на деле же - на полускрытых в темноте женщин) был подернут поволокой волнения, которое звучало в его пении.  

Как от любви бежать? Где б ни укрылся, глядь,
Любовь уже опять мной овладеть готова.
Отверженный сурово, вновь стану воспевать
Ваш нрав, красу и стать....

- Слабости, моя дорогая Элизабет, есть у всех…
Лишь оказавшись вдали от королевского дворца, от постоянного ощущения на себе чьих-то взглядов, от оков требований вести себя ровно так, как полагается знатной замужней даме, обремененной к тому же детьми и местом при дворе, Гвенн могла почувствовать себя по-настоящему живой. Это вовсе не значило, что её тяготила жизнь, что уготовили ей Боги, но живая по своей природе женщина подчас ощущала некую скованность и уставала от постоянных ограничений. Туда ходить нельзя, сюда – тоже не положено, авантюризм – это излишне для невестки Его Величества, тщательно обдумывай каждый жест и сказанное слово. И вообще, излишняя эмоциональность и активность необходимо изжить, дабы полностью соответствовать суровому супругу. Он не станет вбивать эти правила и требования в свою жену, но так хочется иной раз заслужить его одобрение и симпатию, чтоб из-за драконьей чешуи показался совсем другой, куда более человечный Фелан. Проходят годы, и эта маска настолько врастает в душу и плоть графини Карнарвон, что дать себе и своим маленьким слабостям волю – кажется ей неким моветоном. И лишь изредка, под покровом ночи, вдали от чьих-то глаз, она позволяет себе ненадолго стать той жизнерадостной живой девчонкой, какой была до замужества.
- …вот только они различаются по степени своей крамольности. Кто-то пьет, кто-то нарушает слово, данное своему супругу или супруге на алтаре, а я преклоняюсь перед хорошей музыкой. В такие моменты я чувствую себя по настоящему живой, - Гвенн взяла один из стоящих на столике кубков с вином, сделала небольшой глоток и перевела взгляд на ярко освещенное возвышение, с которого зазвучали первые, негромкие и, в какой-то мере робкие переборы.
– Сегодня мы услышим поистине талантливого барда с очень приятным тембром, - продолжала она негромко, едва ли уже осознавая личность сидящей рядом с ней девушки и обращаясь конкретно к ней. Находись рядом сам король Беренгар или, что еще невероятнее, Белый Дракон, женщина все равно говорила бы, давая волю обуревавшим её мыслям и чувствам.
– Наш исполнитель обладает очень мягким, ласкающим слух тенором, который при умелом аккомпанементе струнными дает очень интересное сочетание. И не обманывайтесь тихим, несколько робким, словно у смущенного юного любовника, началом. Этот голос набирает силу постепенно, проникая все глубже и в какой-то момент не просто тревожа сердце, но затрагивая те струны души, которые отзываются преступно редко. Это дар, самый настоящий дар…
Музыка, как и голос барда, набирали силу. Графиня изредка отпивала из кубка, не отрывая задумчивого взгляда от молодого исполнителя, постепенно все глубже погружаясь в плывущие средь полумрака звуки. Обычно острый, пронизывающий взгляд Гвенн Авенмор постепенно смягчался, становился все более отрешенным, погруженным в суть тех мыслей, образов и переживаний, что рождали в её душе.  Все неприятности, ненавистные условности, окружающая холодность, заискивание и пересуды за спиной, всё исчезло. Осталась лишь Она… и Музыка.

И действительно, слабости есть у всех. Только вот кто-то совсем их не стесняется, не скрывает, а кто-то стыдится даже такой прекрасной, нет, не слабости, а тяги. Тяги к музыке. К прекрасному. При дворе жил менестрель, но он довольно скоро всем наскучил, и не проходило и месяца, чтобы какой-нибудь заезжий бард, не порадовал обитателей замка, а, главное, королевскую семью новой балладой.
Элизабет тоже любила музыку. Это, были, по сути те же сказки и легенды, только для взрослых. И она уносилась мыслями к далеким берегам Логрии и Дартских островов, к высоким белоснежным пикам Северных гор, поглядывала за срывающимися от родителей, возлюбленными и на короткие мгновения, забывала, кто она. Но не каждому было дано не просто увлечь, а полностью заворожить слушателя, захватить все его внимание, менять настроение перебором струн, выражением лица. А этот бард, это определенно умел.
Леди Гвенн. Она была так напряжена, казалось, что она сейчас сорвется с места, закружится в танце. От нее исходило такое восхищение происходящим, что и Элизабет, невольно прониклась этим мужчиной. Его вкрадчивым, бархатистым голосом, плавными движениями, тем, как нежно он перебирал пальцами струны. Словно бы ласкал возлюбленную под луной. Осторожно, неторопливо, все больше воспламеняя и заставляя желать продолжения. То же происходило сейчас и с ними, двумя слушательницами, что пришли услышать его этой ночью.

Я почитаю любви завет святой,
Не уступаю я прихоти пустой,
О вас мечтаю, не нужно мне другой.
И счастье знаю... И одержим тоской.
О, радость, вам под стать на свете не сыскать!
Так мог ли вам давать я клятвы суеслова!
Нет, не забыть былого...
И невозможно снять с себя любви печать....

В зале царила тишина, и Лайелл пел, вдохновенно прикрыв глаза, весь отдаваясь глубоким, полным звукам собственного голоса, вживаясь в каждое слово, в каждый слог, словно баллада не была написана много месяцев назад, а рождалась вот прямо сейчас, по словам, из самого его сердца.
Такая манера глубже всего проникает в сердца женщин, он это знал. И те две, на балконе, наверняка не будут исключением. Весь его шарм и пыл сейчас были сконцентрированы лишь на этих двоих, хотя смотреть на них прямо было бы ошибкой, (о да, большой ошибкой, он это знал). Не потому что эти двое были так уж красивы и богаты - на таком расстоянии, в густом полумраке он попросту не разбирал их лиц, но видел руку одной из них, лежавшую на парапете, и оценил и безупречную красоту тонких пальцев, узкую ладонь, явно не знавшую мозолей, и драгоценное кольцо на пальце. Как минимум одна из них молода, и скорее всего красива. И вторая, судя по гибкому силуэту, больше чем у другой скрытому в тени - тоже. А в нижнем зале, как назло, свободных женщин не было ни одной - все были в сопровождении мужчин. Ну что ж, двое это отличный улов. И он пел, пел, словно вырывая собственную душу из тела, вплетая серебряный перебор струн в свой голос с искусством, которому невозможно научиться, которое дается лишь врожденным талантом, так, что лютня пела вместе с ним, как живое существо.

Дня прожитого не помню, чтоб во прах
Не падал снова пред вами я в мечтах.
Одно бы слово, чтоб я по вас не чах!
Огня б живого!,
Любви у вас в очах!
Ужель за весь свой пыл ее не заслужил?  *

Он рывком опустил лютню, вытянулся, закрыв глаза. Из-под плотно сомкнутых ресниц скатилась слеза. Такие трюки он научился проделывать, когда ездил с бродячими актерами, и знал, как это поражает, когда исполнитель тронут своим пением до слез, когда кажется, что только что родившиеся, и выплеснувшиеся в музыке слова разорвали ему сердце, и так оно и вышло. Благоговейная тишина повисла в трактире. Мгновение, другое, пока он стоял, опустив лютню к ноге, подняв голову, вытянувшись, почти не дыша. Тишина, в которой десятки человек затаили дыхание. И тут же - звук, который возносит душу на небеса вернее чем даже ночь с красивой женщиной - звук... аплодисментов.
Лайелл раскланялся, и сделал вид, что собирается уходить. Какое там. Аплодисменты усилились, а на открытый для него пятачок полетели монетки. Молодой человек глубоко вздохнул, сдерживая улыбку удовлетворения. О да, его не отпускали. Что ж, тем лучше.
Он поднял лютню и запел снова.
О, это был поистине его вечер. Он пел снова и снова - трогательные любовные баллады, от которых дамы в зале, забыв про ужин, подносили к глазам уголки платочков, и героические саги от которых глаза благородных лордов подергивались дымкой воспоминаний, трагические и нежные, пел все - избегая лишь грубых площадных песенок и явно крамольных куплетов. И его слушали, слушали так, что под конец он, опьяненный успехом, начисто забыл о своих первоначальных планах относительно двоих женщин на балконе.

Наконец, он все-таки покинул маленькое возвышение в центре зала, унося с собой увесистый мешок с монетами разного достоинства, бережно держа лютню за гриф, и раскланиваясь почтительно со всеми, кто встречал его взгляд поднятым кубком.
Его место занял какой-то незнакомец, тоже весьма привлекательный, с шапкой вороново-черных кудрей, и Лайелл позволил себе даже улыбнуться ему и пожелать удачи. Он знал этого парня, хоть не помнил его имени. Пел тот, без сомнения, прекрасно, но все же, Лайелл был уверен, что тот - ему не соперник. И правда, молодого красавца, идущего к выходу, с сожалением провожала не одна пара женских глаз.

Выйдя на улицу, через черный ход, бард вздохнул полной грудью, улыбнулся повернувшей на ущерб луне, забросил лютню за плечо, и направился к выходу из переулка.
Но не прошел и трех шагов, как от стены отделилась черная тень, схватила его за плечи, развернула на месте, и с силой ударила спиной о стену, отчего лютня, висевшая на плече у барда, ответила глубоким, жалобным стоном.  
Полуоглушенный бард что-то пискнул, и захрипел, почувствовав, как чье-то могучее предплечье, передавило ему горло, удерживая на месте, и грозя задушить при первой же попытке вырваться.

*:

Чудесный голос молодого барда пленил Гвенн, заставляя каждую частицу её души, обычно находящуюся под строгим контролем рассудка, дрожать от удовольствия, от чего сама леди Авенмор выглядела крайне напряженной, подобной натянутой струне. Глаза женщины были полуприкрыты, лицо же выглядело взволнованным. Впрочем, она не отдавала себе отчета о том, как выглядит, ибо полностью погрузилась в балладу, исполняемую юношей, в мягкие переборы лютни, неожиданно ускоряющиеся, звучащие надрывнее и… резко обрывающиеся, дабы и вовсе потом стихнуть, перед очередным вдохновенно-трогательным моментом. Казалось, что слова баллады берут начало из самых потаенных уголков трепещущего от избытка чувств сердца, дабы беззастенчиво проникнуть в душу каждого из находившихся в зале, разбудить её, позволить росткам чувственности и романтизма пробиться сквозь даты черствости и скепсиса. Судя по тишине, повисшей средь слушателей, талантливому исполнителю удалось едва ли не невозможное, такие концерты были рассчитаны больше на чутких женщин, но даже их суровые спутники на сей раз были пленены балладами Лайелла.
Этот вечер и, правда, оказался триумфом юноши, лишь только он покинул импровизированную сцену, раскланиваясь, да передавая эстафету следующему исполнителю, графиня Карнарвон словно бы вышла из транса. Она протянула руку к полному вина кубку, все еще не отрывая взгляда от центра зала, но лишь отпила лишь немного рубинового напитка, с сожалением ощущая, как покидает её недавний восторг. Гвенн знала об этой особенности собственной души, но каждый раз надеялась, что сильный всплеск приятных сердцу эмоций не сойдет на нет, а если и покинет, то не оставит того горького послевкусия, что зовется опустошенностью и непонятной тоской. Этот вечер не стал исключением.

Уже не вслушиваясь в пение нового менестреля, графиня неторопливо допила вино, всё более хмурясь и теряя недавний настрой. Теперь музыка лишь раздражала, собственная выходка казалась возмутительно глупой и более того, постыдной для дамы её ранга и возраста. Появилось нестерпимое желание вернуться в замок и лечь спать раньше того момента, как в покои вернется супруг. Ему наверняка доложат, если уже не доложили, чем и где занимается Гвенн, но даже если Фелан не поднял бы эту тему… все равно, женщине не хотелось смотреть ему в глаза. Проклятая музыка, она лишала покоя, заставляла сердце биться в тщетных переживаниях, осознавая невозможность ощутить тех сладостных ощущений, что воспевают в своих балладах многие барды. С негромким стуком она поставила свой кубок обратно на столик и коснулась плеча Элизабет, давая девушке понять – им пора уходить. Возникший рядом услужливый мальчишка получил распоряжение готовить лошадей, и звонкую монету за хорошую работу. Плата за этот вечер была внесена Гвенн заранее.
- Идемте, - негромко обратилась женщина к своей юной спутнице, - нам пора возвращаться.
Взгляд графини Карнарвон был, как и прежде, холоден и строг, а голос явно намекал, что возражений она не потерпит. Дождавшись окончания одной из баллад, исключительно из вежливости, женщина покинула полутемный балкончик и, ведомая слугой, направилась вниз.
Дверь черного входа подалась легко и Гвенн, накидывая на плечи плащ, вышла в темный переулок. И тут же замерла, лишь только заметила возню, устроенную совсем рядом. Женщина без труда узнала давешнего барда, но вот нависшего над ним мужчину - увы. И тут бы броситься обратно в здание, да покинуть таверну через другой выход, не впутываясь в передряги, но недавнее раздражение было слишком сильно и затмевало обычно ясный разум.

Элизабет выпила два кубка терпковатого и густого вина.
Бард разливался соловьем, да так искусно, что многие женщины, что посетили вечернее представление, сейчас хлюпали носами. Но, хорошего, как говорят, понемногу, и место голосистого певца, занял некий трубадур из Логрии. Он не столько брал голосом, сколько ловким, быстрым перебором струн. Пальцы его с удивительной скоростью скользили по инструменту, казалось, едва касаясь струн, а потом, замирали. Неспешно, настойчиво, заставляя наслаждаться каждой нотой, аккордом, и вот - вновь бешеная пляска. Напряжение. Элизабет не смотрела ему в лицо, но не могла оторвать глаз от рук и пальцев мужчины, восхищаясь его мастерством. Леди Гвенн видимо тоже решила, что на сегодня развлечений достаточно, и девушка поднялась и накинув на голову капюшон, шла следом, мыслями, все еще пребывая там, наверху, на балконе этой, безымянной гостиницы. Именно по этому, опомнилась она только тогда, когда врезалась в наставницу, едва не сбив женщину с ног.
- Простите, я… - Элизабет замолчала, потому что сейчас, из-за плеча леди Гвенн, могла наблюдать за тем, как кто-то потрошил того самого барда, который развлекал их меньше получаса назад. В переулке стояли ещё двое мужчин. Прохожие это или подельники того, что сейчас с противной улыбкой повернул к ним свою бошку, фрейлина не знала, но поняла, что ноги нужно уносит немедленно, только вот леди Гвенн. Женщина стояла как статуя, замерла, и казалось, даже не дышала.
“Что делать, боги, что же делать, что делать?!”

- Я же говорил, ты не убежишь! - рыкнул над самым ухом знакомый голос.
Лайелл отчаянно вцепился обеими руками в могучее предплечье, силясь оторвать его от своего горла. Мысли метались как попавшие в ловушку птицы. Что делать, что делать, куда бежать, и главное - как убежать! И как уговорить его отпустить подобру-поздорову? Ну дурак, дурак, дураааак. зачем вышел через черный ход а не через парадный, попросив себе еще факельщика в провожатые! Надеялся дам подстеречь на выходе? Проклятье, да в бездны всех дам на свете, лишь бы сейчас удалось выкрутиться..
- Харт... Я... - куда делся его звучный тенор. Бард едва хрипел, да и то - лишь потому что будучи прижатым к стенке человек способен на чудеса. А он сейчас был прижат к стенке и в буквальном и в переносном смысле. - Я не хотел! Я же говорил! Она сама... Честное слово, я...
- В гробу я видел твое слово, сукин ты сын - жестко процедил над ухом тот же голос. - Я предупреждал. Пеняй на себя.
Рослый детина, пожалуй, еще какое-то время поучил бы барда уму-разуму, когда черная дверь трактира открылась, выпуская совершенно непрошенных свидетелей, и ее тихий скрип едва не заставил его подпрыгнуть. Он бросил на невольных зрительниц полный ненависти взгляд, а бард, чей обострившийся до предела слух, уловил этот скрип как глас небесный, возвещающий о спасении, изо всех сил вцепился в его руку и просипел.
- На помощь... спасите...
- .... тебе, а не на помощь! - в сердцах прорычал его собеседник, и свободной рукой выхватив из-за пояса нож, всадил его в грудь молодого человека по самую рукоятку. И еще. И еще, нанося удары с исступлением которое дает только предельная ненависть.
- Ах....
Тупая боль, холод стали, заткнувшей грудь, горячая волна, внезапная слабость в ногах, заплывший перед глазами темный переулок. Лайелл выпустил руку убийцы, схватился за грудь, и последний удар насквозь пробил ему кисть руки, нанося третий удар. Голова барда запрокинулась, изо рта хлынула черная в скудном свете луны кровь. Убийца резко отпустил руку, которой до сих пор удерживал барда прижатым к стене, и развернулся к непрошенным свидетельницам, не обращая ни малейшего внимания на тело, рухнувшее к его ногам.
Замершие в неподвижности женщины, чьих лиц он не видел под капюшонами. Должно быть и его собственного лица они видеть не могли. Как быто ни было, растягивать свидание смысла не имело.
Он перехватил нож обратным хватом, прорычал.
- Пикните - языки вырву! - и стремительно перемахнув через невысокую загородку из бочонков, наполовину перегораживавших переулок, черной птицей метнулся к выходу на улицу, и пропал из виду. Двое других последовали за ним, безмолвно, точно тени.
Лайелл же, свалившийся ничком, захлебывающийся кровью, которая шла горлом, и горячей, пенящейся струей струилась из трех страшных ран, кое-как протянул вперед руку, цепляясь пальцами за грязные булыжники, которыми был вымощен переулок, попытался подтянуться вперед, рухнул боком в лужу собственной крови, хрипя что-то невразумительное, обращаясь к тем двоим, чьих силуэтов он сейчас не видел, уже без надежды, но все-таки какими-то остатками своего существа все еще цепляясь за стремительно уходившую от него жизнь:
- Умоляю.... по..могите.... по...по...мо... гите.....

Еще недавно клокотавшее в душе раздражение, при одном лишь взгляде на открывшуюся графине картину, подозрительно быстро испарилось, не оставив ничего взамен. Пустота, захватившая и, буквально парализовавшая её, мешала связно говорить и даже мыслить, не помог и чувствительный толчок в спину, когда из дверей черного хода вылетела молодая фрейлина, едва не сбив Гвенн с ног. На глазах женщины разворачивался далеко не самый приятный момент из жизни города, но вполне привычный для обитателей ночной изнанки цветущей столицы. Здоровяк, что доселе уделял внимание лишь барду – теперь оборотил свой взор на  невольных свидетельниц его преступления, излучая столь сильную, буквально осязаемую ненависть, что леди Авенмор попятилась, рукой нащупывая застывшую позади Элизабет и подталкивая ту к двери.
Пустота ушла, её место занял страх.
Все случилось слишком быстро. Мысль о необходимости побега под спасительные своды таверны еще не успела полностью оформиться в голове северянки, как незнакомец пришел в движение. Едва заметной молнией блеснул в лунном свете выхваченный им нож, и тут уж бард, еще недавно тревоживший женские сердца своим пением, навалился на сдерживающую его руку, хрипя и пытаясь сказать хоть что-то, вскрикнуть, призвать помощь, но было поздно. На глазах побледневшей графини, менестрель жалобно всхлипнул и  тяжело рухнул на старый камень, замостивший темный переулок.
А убийца, казалось, не удовлетворившись содеянным, развернулся к женщинам, ставшим свидетельницами его преступления, окровавленный нож выразительно покачивался в его руке и тут уже Гвенн, словно предыдущая жертва громилы, не смогла закричать. Даже звука выдавить. Возможно, это и спасло жизнь графине Карнарвон, как и её юной спутнице, ибо незнакомец резко развернулся и скрылся в тени, бросив напоследок весьма красноречивую угрозу.
Сердце, пропустившее было удар, дало о себе знать. Застучало, поначалу робко, но тут же переходя в карьер, что твой породистый жеребец.
- Боги…
Осознание пришло куда позже, когда жесткий камень переулка больно ударил по коленям, а непослушные пальцы вступили в неравный бой с застежкой плаща.
- Сейчас… сейчас… - она бормотала, не слыша своего голоса, надеясь лишь успеть. Но в глубине души понимала, уже поздно.
Наконец, Гвенн удалось сдернуть плащ и бросить его поверх груди истекающего кровью барда. Прижать, накрепко, нужно остановить кровь.
- Что встала?! Зови слуг! Лекаря! Живо! – она не узнавала свой голос, обращенный к Элизабет, наверняка не менее напуганной, не понимала, зачем делает то, что делает. В голове билось лишь одна мысль.
«Кровь… остановить кровь!»
Северянка не помнила этого, но много лет назад, будучи еще маленькой девочкой, она в слезах влетела под своды родного замка, подгоняемая дикими криками матери, кличущей лекаря. В тот день они успели, Верманд Феллерт сохранил жизнь, лишившись лишь зрения.
Сегодня же…
-Быстрее, Элизабет!

Какого там лекаря. Тут пожалуй и дестура звать было поздно. Окровавленные пальцы молодого человека, сводимые предсмертными судорогами до синяков впились в кисть леди Авенмор. Он еще пытался что-то прохрипеть, успеть назвать хотя бы имя своего убийцы, но из горла с клокотанием вытекала лишь кровь, растекавшаяся под его головой, собиравшаяся в лужу у щеки, лужу, окаймленную пузырящейся пеной. Роскошная белокурая шевелюра, которой он так гордился, намокла в этой кровавой луже, хлеставшая из трех ран кровь в момент превратила наброшенный на него плащ в тяжелую мокрую тряпку, от конвульсивных движений, с которыми он попытался притянуть к себе молодую женщину, что-то сказать, упирался ногами в грязные булыжники, силился приподняться, вдохнуть - брызги крови усеяли и подолы обеих дам, и, казалось, прошли часы, а на деле же - несколько мгновений, когда жуткий, надрывный, булькающий хрип и клокотание разом оборвались, голова барда бессильно склонилась виском в лужу крови, а рука, стиснутая на тонком запястье леди Гвенн, разжалась, и упала на землю, издав странный, глухой стук.
И наступила тишина.

- Мёртв, он мёртв… - шептала Элизабет, не в силах сдвинуться с места.
Вначале она  дернулась было к барду, но леди Гвенн её опередила.
- Леди Гвенн, он мёртв…
Мёртв. Она первый раз в жизни своими глазами видела, как жизнь покидает человека, утекает с каждой каплей, с каждым стоном, это можно было даже ощутить. Холодок пробежал по спине и стало жутко. Вот так это делается. Нож в грудь и все. Минута, две и нет человека. И вся его жизнь умерла вместе с ним. Радости, горести. Ничего от него не осталось, кроме воспоминаний.
- Безликая забрала его. Забрала.
Что теперь делать?  Кого звать?  А что, если о их похождении узнают в замке?

Все старания Гвенн были тщетны, кровь покидала тело барда слишком быстро, он умирал, и даже чудо не смогло бы помочь. Сотрясаясь в предсмертных конвульсиях, молодой человек с силой сжал руку женщины, но она не почувствовала боли, ушел и страх. Душу графини заполнило удивительное безразличие ко всему, происходящему вокруг. Бормотания молодой фрейлины, по всей видимости, шокированной произошедшим, долетали до неё словно бы издалека, где-то там же хлопнула наконец дверь и в темный переулок выскочили слуги, уже совершенно ненужные, разве что…
- Подготовьте лошадей, - голос показался чужим, но это мало волновало леди Авенмор. Протянув руку, она закрыла глаза юноши, и пробормотала короткую молитву древним Богам, прося их принять под свою опеку отошедшую душу жестоко убитого.
Задерживаться смысла не было, Гвенн поднялась на ноги и, не замечая крови на руках, оправила платье. Плащ за ненадобностью был оставлен на груди мертвеца, и тут же забыт. Новые думы занимали голову женщины, и главной проблемой было состояние фрейлины.
- Да, забрала. И теперь уже смысла нет переживать, содеянного не исправишь, - довольно жестко отрезала она, чувствуя, как в душе натягивается невидимая тетива, грозя вот-вот лопнуть. Допустить этого при посторонних было нельзя, а значит…
- Соберитесь, нам пора возвращаться в замок. С телом разберутся слуги, это не наша проблема, меня больше беспокоит поздний час, а вы еще не в Аллантаре. Вы же понимаете, что можете потребоваться Её Величеству, да и отсыпаться вам никто не даст. Служба королеве должна быть для вас превыше всего.
Слава Богам, голос не выдавал внутреннего состояния графини, но она понимала, что не сможет долго держать себя в руках. А значит, надо было торопиться. Слуги подвели лошадей, замерев несколько в сторону от кровавых ручейков, змеившихся по старым камням. Обтерев окровавленные руки о полотенце, отобранное у пробегавшего мимо слуги, женщина мягко, но меж тем настойчиво, обхватила девушку за плечи и повела за собой.
- Нам пора идти, уже слишком поздно для прогулок по ночному городу. Когда вернемся в замок – сохраняйте спокойствие и молчание, и не бойтесь, вам ничего не грозит.
Гвенн легонько подтолкнула Элизабет к буланой кобылке девушки и, оставив её на попечение слуги, легко и без посторонней помощи вскочила в седло вороной. Приняла протянутые поводья и, призывно махнув фрейлине рукой, пустила лошадь в обратный путь.
«Главное успеть. В замок. В безопасность. К Фелану…»

Она стояла и смотрела на мёртвые, окровавленное тело мужчины, только что, прямо на их глазах испустившего дух. Наставницу Элизабет словно бы вообще не замечала. Не слышала её слов, не обратила внимание на брошенный плащ, и только когда ладонь женщины, мягко прикрыла глаза барда, девушку начало потряхивать. Голоса, именно голоса, роев потревоженных пчел ворвались в её сознание, обрывки фраз, недовольное ворчание служанки, которая вскоре вернулась с ведром воды. Кто-то послал за стражей, громко гадая, что именно произошло. А Элизабет все стояла на месте, не в силах пошевелиться. Она видела мертвую мать, но уже после того, как графиню приготовили к погребению, проститься раньше, не позволил отец, да и тогда девушка сразу переключила внимание на Ирвина. А тут… Видеть и слышать, ощущать, как жизнь покидает тело, это другое. Это пугает, особенно, когда ты ничем не можешь помочь, ничего не можешь сделать, а он смотрит на тебя обреченно, и жизнь уходит из его глаз… Вот и они не смогли.
Чьи-то руки, как оказалось, это леди Гвенн, обхватили её и Элизабет, кивнув последний взгляд на убитого поддалась. Ни шагов, ни сказанных женщиной слов, Элизабет не ощущала и не воспринимала. Они куда-то шли, потом кто-то незнакомый, девушка посмотрела ему в лицо, наверняка слуга, вложил поводья лошади в её трясущуюся ладонь. Уже оседлав кобылу, фрейлина ещё раз посмотрела в сторону переулка. Голоса доносившиеся оттуда стали громче, смелее, перебивали один другой. Подоспела стража.
Пути до замка она не помнила, ни того, как чуть не налетела на немолодую и явно нетрезвую парочку, запустившую им вслед пустым винным кувшином, разбившемся об угол соседнего дома, ни того, как они с наставницей влетели в открытые ворота замка. Открыли им не сразу, но леди Гвенн трудно было не узнать, особенно сейчас, когда голос её резал воздух точно стальной клинок. Перед Элизабет все еще стояло лицо барда и его испуганные, расширившиеся от боли глаза.
- Леди Гвенн, а что теперь будет? - Спросила она вдруг, едва слышно, глядя перед собой.
Смутно но девушка понимала, что в замке, никто ничего прознать про их приключения не должен, но как сохранить такую тайну, когда по меньшей мере десяток людей видели их этой ночью. Видели как они уезжали, как прибыли, а назавтра, молва разнесет весть о том, что рядом с одним интересным заведением прирезали барда. Да кого! Самого Сладкоголосого Лайелла! А потом начнутся сплетни, догадки…
- Что теперь будет? - Повторила Элизабет.

Дорога домой всегда кажется быстрее, но если за спиной – хладное тело убитого на ваших глазах, если все внутри сжалось и нервы гудят от напряжения, подобно слишком натянутой струне, грозя вот-вот лопнуть, то вы и не заметите ни времени, ни расстояния.
Лошадь Гвенн не требовала понуканий, она неслась лихим галопом, ловко лавируя меж погруженных в ночную тьму домов столицы, не замечая подвернувшихся на пути поздних прохожих, и уже вскоре достигла поднимающейся в гору дороги, что вела к королевскому замку. Ал-Антар грозно нависал над всадницами, приближаясь с пугающей скоростью и неотвратимостью, в душе графини желание оказаться за крепкими стенами замка вступило в борьбу с неким страхом показаться на глаза слуг и стражи вот такой, растрепанной, испуганной, в залитом кровью платье. Но поворачивать назад не было смысла. Осадив лошадь перед запертыми на ночь воротами, графиня Карнарвон громко окликнула стражу, ничем не выдавая бушевавших в её душе чувств. Не без труда докричавшись до сонных дурней и убедив впустить женщин в замок, она провела лошадь едва ли не до главных дверей Ал-Антара, лишь там спешившись и деланно небрежно кидая поводья подоспевшему сонному слуге. Дождавшись, пока к ней присоединится Элизабет, северянка обхватила девушку за плечи и потянула внутрь. Без лишних разговоров и, не отвечая на вопросы фрейлины, Гвенн вела подопечную по темным коридорам и переходам, стараясь быстрее достичь покоев леди Айрелл и не встретить никого по пути. Что ж, хоть в этом начинании удача улыбнулась ей, она заговорила уже стоя подле нужных дверей.
- Ну вот, день и окончен, - тихо сказала она. С большим трудом графине удавалось сдерживать так и не покинувший её страх, но проснувшийся инстинкт, до смешного похожий на материнский, не позволял заразить своим страхом и без того напуганную девушку. Наоборот, её нужно было успокоить. – Простите меня, моя дорогая леди Айрелл, я не думала, что день принесет столько впечатлений и, волнений. Но что случилось, то случилось. Ну…
Она мягко коснулась подбородка девушки, поднимая её лицо и глядя фрейлине в глаза. Лицо графини озарила теплая, полная заботы улыбка.
- Не бойтесь, я всё улажу. Постарайтесь забыть об этом вечере и омрачивших его событиях. Не говорите о них никому, для всех вы гуляли со мной в парке, допоздна. Слуги и стража будут молчать, об этом уж я позабочусь. И Элизабет, не бойтесь, в Ал-Антаре вы в полной безопасности. А теперь, - Гвенн легонько подтолкнула девушку к её покоям, - отправляйтесь к себе. Приведите себя в порядок и ложитесь спать. Все будет хорошо, я обещаю.

Лишь дождавшись, пока за леди Айрелл закроется дверь, графиня вновь сорвалась с места, но бросилась не в свои покои, а глубоко в плохо освещенные недра старого замка. Ей предстоял нелегкий разговор с супругом, единственным человеком, что мог успокоить её и разобраться со всеми проблемами, что беспокоили Гвенн.