08.03.1254, Чаша Веста.  

Дата, время: 08.03.1254
Место действия: Вудвилл, Вэлинт, Маринир
Участники: Морин Вэлинт, Киллиан Вэлинт, нпс
Предыстория/суть темы: Морин понимает что ожидает ребенка, только вот в чем загвоздка... Кто же является его отцом?

Четыре недели назад.

Морин прислушалась: один голос принадлежал Кэти, ее служанке, а второй – нянюшке Стефании, пожалуй, главной сплетнице во всем замке.
- Что, прямо так и угробил? – в вопросе девушки читался ужас, смешанный с любопытством.
- Убереги Дюжина, не на смерть, но отходил ее знатно, бедная Салли со дня Поминовения на улицу носу не показывала. А все потому, что с моряком одним спуталась. Тот вроде бледный, что твой норкинг, а наполовину аспарцем оказался. Ребеночка родила, муж смотрит: темненький, темнее мастера Санджива, - нянюшка Стефания упомянула алхимика из Кенира, жившего в замке по приглашению барона Вэлинта. Смуглокожего и черноглазого старика баронесса слегка побаивалась, хоть рациональными причинами объяснить это не могла. Но было в его облике и манерах нечто, что заставляло Морин чувствовать себя в его присутствии неуютно. Между тем, старая сплетница продолжила:
- Ну, он и понял все, что не его это кровь. Искал того моряка, но куда там – и след простыл. Вот на Салли и отыгрался.
- Ох, Амата-заступница! А с ребенком-то что?
- Да вот, хотели мне отдать внучатого племянничка, думают, раз я в замке госпоже служу, с золота ем серебряной ложкой. Но я сестре твердо сказала: ее дочка нагуляла, пусть сама и выкручивается. К дестам снесут, там все лучше, чем в деревне аспарчонка каждый колотить будет.

Морин лежала в постели глядя в раскрашенный голубым орнаментом потолок. Раньше она частенько перед сном считала белые и голубые полосы, превратив это в своеобразный ритуал. Но сейчас ей было не до счета. Голова на каждое движение отзывалась тупой болью в висках и затылке, что немудрено, ведь она проплакала целую ночь! Прошло уже больше недели с момента, когда должны были наступить регулы, а их все не было. Второй месяц не было! Глаза вновь увлажнились, орнамент расплылся и по горячечно-алым щекам заструились горючие слезы. У нее уже бывали задержки, но теперь, ко всему прочему, добавилась усталость, перепады настроения. Аппетита совершенно не было, что заметил и барон, четыре дня назад мягко упрекнувший супругу в том, что она битых полчаса размазывает еду по тарелке. То есть, возможно, он и не упрекал, а лишь поинтересовался, все ли впорядке, но Морин показалось, что это все-таки был упрек. Так что все это, не упрек, разумеется, а её самочувствие, могло означать лишь одно: она ждёт ребенка. Не от мужа! А от Эдмунда Айрелла, ведь супруга вновь она пустила в свою постель всего две недели назад, а в последний раз это он её навещал… Давно. Уже и не вспомнить.
Перед баронесса долго в бликующем свете десятка толстых восковых свечей вглядывалась в потускневшее от времени, большое медное зеркало. Щупала и оглядывала живот, грудь, но пока что никаких заметных глазу изменений не наблюдалось.
И все бы ничего! Но, а что, если ребенок родится… темненьким? Пару месяцев назад она услышала разговор нянюшки и Кэти. Тогда эта история её позабавила, хоть и жаль было ребеночка, но вот теперь, с ней самой подобное приключилось! У Эдмунда ведь мать из Аспарии! Он, конечно, из всех братьев самый светлый, да и голубоглазый, а кровь в нем, однако же, течёт аспарская…
- Моя госпожа, - Кэти заглянула в комнату и негромко, но настойчиво обратилась к Морин. - Ваш супруг прибыл, вы спуститесь к завтраку или мне сказать ему, что вам не здоровится?
- Я спущусь!
Пожалуй с излишней редкостью ответила Морин и рывком скинула с себя покрывало, отпинывая его прочь с кровати!  И вот опять!  Снова ей слышится упрек! Чего им всем от нее надо! Неужели нельзя оставить её в покое?!

совместно

Когда она вошла, Киллиан не мог оторвать взгляда от жены. Такая красивая, в простом серебристо-сером платье, делавшем ее силуэт еще стройнее, а глаза еще ярче. Он медлил, не мог заставить себя произнести нужные слова. Ведь еще мгновение, и если он прав, это милое лицо исказит гримаса гнева и досады. Словно бааван ши из легенд – прекрасная внешне и скрывающая уродливые копыта под подолом платья и острые клыки за скромной улыбкой – неужели такова его Морин? О, если бы он мог все забыть, дав волю малодушию, и снова стать счастливым...
Киллиан сделал над собой усилие, хоть статуе проще было бы сойти с пьедестала, чем ему начать этот разговор:
- Как вы себя чувствуете сегодня, моя госпожа? - голос звучал глухо, и он счел за лучшее объяснить свое раннее возвращение. – Я беспокоился о вас, выехал из Эглентайна с рассветом.
Ещё по пути в обеденную залу Морин придумала как поступить, чтобы её, наконец, перестала мучить совесть и, глядишь, вскорости все и наладится. Сегодня она расскажет мужу о том, что ожидает ребенка, но обо всем остальном промолчит. Все равно ЭТОМУ ребёнку не увидеть белого света. Это она решила совершенно точно.
- Милорд? - Опустилась перед супругом в почтительном реверансе, взяла его руки в свои холодные, влажные от пота ладони и подняла на него припухшие, красноватые глаза. Она желала поскорее покончить со всем, скинуть хотя бы часть отягощавшего её душу груза. - Я совершенно точно знаю, что за недуг мучил меня последние недели… - пауза, собраться с духом, изобразить подобие улыбки. - Я жду ребенка, милорд. У вас родится наследник.
Киллиан надеялся, что жена не почувствовала, как он вздрогнул от ее прикосновения. Сейчас холодная чешуя бадемской кобры показалась бы желаннее ее мягких рук.
Он жестом приказал слугам оставить их одних.
- Это правда? В таком случае, я не зря спешил домой, - его тон все еще был далек от, верно, ожидаемой Морин радости, с которой любой воспринял бы такое известие. – Не хотите ли вы мне сообщить еще что-либо, миледи?
Растерянно моргнула. Она то ожидала что барон будет вне себя от счастья! Он ведь так мечтал о сыновьях, или же это на него так удивление и радость подействовали? Мужчины, говорят люди, порой вообще в ступор от таких новостей впадают. Морин даже стало чуточку обидно и надула губы.
- Я думала вы будете рады, - с лёгким упреком заметила баронесса.
- Я буду рад, - Киллиан высвободил свои ладони из рук жены и сделал шаг назад, - однако хотел бы поздравить и отца ожидаемого вами младенца, моего сюзерена Деррика Айрелла.

Совместно

- Что?
Глаза Морин стали на миг абсолютно круглыми. Вот кто был сейчас удивлен до потери дара речи, так это она.
- Притворство вам не к лицу, - голос барона был ровным и бесстрастным, Морин не видела его в таком состоянии и не знала, что это свидетельствует о крайней степени его гнева.  - Миледи, чем скорее вы раскроете свои непристойные секреты, тем лучше будет для всех. Иначе мне придется вызвать своего сюзерена на поединок – и ваш ребенок либо лишится настоящего своего отца потому, что я убью его, либо того глупца, который бы назвал его своим отпрыском, если он убьет меня.
Киллиан еще надеялся, что баронесса не выдержит и признается ему во всем. Тогда, возможно, он поверил бы, что ложь еще не стала ее второй сутью, и есть надежда, что это всего лишь случайный проступок, затмение, ошибка. А душа ее все же чиста, и Морин не позволит рискнуть жизнью двум ни в чем неповинным людям, выгораживая свою измену.
Деррик Айрелл?! Отец её ребенка граф Вудвилл?! Да в своём ли барон уме?? Не двинулся ли он, часом? За кого он её вообще держит?! Она с их сюзереном и не говорила никогда дольше нескольких минут! Не говоря уже о том, что он ей и не очень-то нравился. Какой-то… не такой, в общем, как её барон. Вон и невеста от него сбежала. Леди Рутланд которая. Да разве от хорошего человека невеста сбежит?  Не сбежит. Странный он, одним словом. То пил и гулял, а после суда его как подменили. Чуть ли не затворником стал.
И все-таки, её только что обвинили в измене! И кто?! Собственный муж!
- Да как вы смеете! - шепот перерос в громкое негодование. Всплеснула руками, отчего длинные, до самого пола рукава верхнего платья взмыли в воздух. - Вы-ы! Вы обвиняете меня в такой нелепости! Что на вас нашло?!
Она бы тут же собрала свои вещи и уехала к матери с отцом, и пусть бы одумавшись, барон приполз бы к ней на коленях умоляя о прощении, но...
Увы, его надежды не оправдались. Как горько было делать то, что он мог бы обратить против врага или лазутчика, в собственном доме. Лучше бы ему было не дожить до подобной крайности.
Не говоря ничего в ответ, Киллиан прошел через залу к двери и постучал по ней изнутри. Ждавшему с той стороны нимеру замковой стражи прошептал необходимые, но столь неприятные указания и велел пока не беспокоить.
- Я не хотел бы подвергать вас волнениям, миледи, особенно в таком положении, - его голосом все также можно было бы замораживать воды на северном побережье Родбъерна. – И советую признаться во всем и покаяться в грехах перед Дюжиной. Не заставляйте меня обижать вас такими низкими вещами как поиски доказательств в вашей спальне и расспросы тех, кто служит вам.
«Точнее сказать, обыск и допрос. Торн всемогущий, клянусь, я заслужил все это своими прошлыми грехами, но почему именно сейчас и именно с Морин?», - только в мыслях своих он называл жену по имени, боясь, что если произнесет его вслух, то вся его решимость куда-то исчезнет.
- Вы сошли с ума! Милорд!  Киллиан! - Вскрикнула баронесса, кидаясь к супругу, хватая его за руку. - Это все неправда! Это не он! Киллиан! Вы не смеете!
Вэлинт мягко, но быстро высвободил руку и обнял Морин, повернув ее спиной к себе. В таком состоянии баронесса могла впасть в припадок и навредить себе и будущему ребенку. Сжимать ее в объятьях было бы так сладко, если бы сказанное ей хоть наполовину оказалось правдой. Но в одном Морин проговорилась.
- Продолжайте, дорогая, - Киллиан наклонился над ее ухом. - «Это не он». А кто же?

совместно


Она проговорилась! "Амата, Матерь-заступница, помоги! - Отчаянно взмолилась Морин, в то время, как её щеки орошали тёплые солёные слезы - Помоги мне, прошу тебя, убереги!"
- Вы совершаете ошибку, милорд, я ни в чем не виновата! Это все он! - разрыдалась в голос, и совсем как в недалеком детстве, переложила всю свою вину на другого человека. - Я... не хотела...
Еще день назад Киллиан вызвал бы на бой любого, кто стал бы причиной слез его жены. А теперь он сам надавил на нее, юную, неопытную, почти угрозами вырвал признание. Он подхватил жену на руки и прижал к себе, не в силах совладать с внезапно нахлынувшей нежностью.
- Пойдемте в ваши покои. Там поговорим, и вы расскажете мне все. И покажете письма.
Барон сделал «выстрел» наугад, предположив, что между женой и ее любовником была переписка. Есть женщины, которые любят глазами. Есть те, кто любит ушами, и готовы простить кавалеру изъян во внешности ради сладкого комплимента. Морин же обожала читать. И Киллиан был уверен, если эта связь долгосрочна, она не смогла удержаться от удовольствия иметь письменные заверения страсти юного Айрелла.
Она не ответила, заходясь в рыданиях.
Неужели все рухнуло? Неужели ей придётся раскрыть мужу всю правду о ней с Эдмундом?! Но откуда же он обо всем узнал? Если бы дура Кэти проговорилась, то барон бы знал, что Деррик тут ни при чем. Тогда что же?
Весь путь до спальни баронессы Киллиан нес ее на руках. Морин заметила, что ни Кэти, ни матушка Стефания, ни приставленный к ней для выездов и поручений Гаррет им так и не встретились. Вэлинт положил ее на кровать, сам подал ей воды с лимоном из кувшина на столике. Дождавшись, пока баронесса успокоится, он сел в кресло напротив и продолжил:
- Я жду от вас честного рассказа, миледи, и прошу, не приукрашивайте правду, какой бы горькой она ни была.
- Могу я только узнать, почему?
- Почему что? Разве я не имею права знать как ваш пока еще супруг?
- Пока? - Её пробила крупная дрожь, а в груди точно что-то оборвалось и рухнуло в низ, в самую Бездну.
- Не думайте об этом, дорогая, все будет хорошо, если вы более ничего от меня не утаите. Итак?.. – Киллиану было противно от себя самого. Так, должно быть, подчиненные Лорда-Слышащего обращались с допрашиваемыми. Ну, по крайней мере, пока не требовалось подстегнуть тех каленым железом.
Как же тут не думать? Когда от одного слова зависит вся твоя жизнь? Морин, паникуя, принялась соображать, что же ей утаить, как выставить себя жертвой коварного обольстителя?
А как же её любовь? Сердечная привязанность к Эдмунду, о которой она писала ему в письмах? От нее не осталось и следа. Пожалуй, более всего баронесса походила на лису, пытавшуюся всеми силами отгрызть попавший в капкан хвост. Больно, стыдно, зато живой останется.
- К-как тут не думать...
Тут её осенило. Охнув, схватилась за живот и негромко застонала, точно бы от боли.
- Я позову мастера Санджива, - Киллиан метнулся к двери. Живущий в их замке алхимик знал толк и во врачевании, а барон доверял ему, кажется, больше, чем себе.
Морин сползла по спинке кровати и, едва барон покинул комнату, тут же убрала руки с живота. Вранье это, что каждая женщина испытывает к своему ещё нерожденному ребёнку нежность и трепет. Морин ненавидела его. Ненавидела то, что находилось в ее в утробе. Жгуче. Глубоко. Ей хотелось причинить ему вред, вырвать из своего тела. Казалось, что именно это дитя причина всех её несчастий.
Но едва заслышав приближающиеся по коридору шаги, тут же свернулась калачиком, прижимая руки к низу живота.
Только выскочив за дверь, Киллиан подумал, что дал жене отличный шанс уничтожить улики, если недомогание позволит ей встать с постели. И тут же махнул рукой: если и так, человеческая жизнь, пусть даже это дитя Эдмунда Айрелла, стоит куда больше, чем какие-то письма.
Мастер Санджив, несмотря на свой возраст, передвигался с резвостью, которую сложно было бы ожидать от седовласого кенирца, и сейчас не отставал от барона.
Он сносно говорил по-кэрски, но с каким-то мягким акцентом, Морин все время казалось, что он не говорит, а мурлыкает, как кот. Алхимик измерил ей пульс, задал несколько вопросов о самочувствии с такой деликатностью, что баронесса даже не успела смутиться, разгадывая цветистые метафоры кенирца об «алых слезах Аматы, что послушны движениям луны», а после отвечая односложно.
Удовлетворившись услышанным, мастер Санджив промурлыкал, что госпоже стоит себя беречь, побольше гулять, но воздержаться от поездок верхом, а также почаще есть свеклу и сушеные сливы. Поскольку баронесса в прекрасном состоянии, и разве что констипация может причинять ей страдания.
Обычно Морин сторонилась кенирца, и даже немного побаивалась, но тут она пожалела, что алхимик быстро ушел. Ведь как только они с Киллианом останутся наедине, ей снова придется выдерживать натиск вопросов мужа. Вопреки ее ожиданиям, барон будто смягчился и даже взял ее за руку.
- Я не хочу тебя мучить, - впервые сегодня он обратился к ней на ты. – Давай отложим разговор. Передай мне письма, и я уйду, дам тебе отдохнуть. Если хочешь, позову кого-нибудь.
Он не забыл о переписке...
- За гобеленом, - надтреснутым голосом бросила Морин, прикрывая глаза.

Совместно

Вскоре после того, как барон ушел, вернулся мастер Санджив с кубком теплого горького питья для, как он сказал: “успокоения воспаленного разума”. После первого же глотка Морин хотела было отставить кубок прочь, но аспарец настоял на том, чтобы она выпила все до последней капли. Убедившись, что девушка не схитрила и попросту не выплюнула содержимое в ночной горшок, мастер Санджив не ушел. Стоял себе в углу, точно затаившийся зверек, и глядел на нее. Морин его пребывание в ее спальне здорово раздражало, следит за ней, сыч глазастый! Но как и всегда, она потеряла дар речи в присутствии этого заморского старца.
Вой ветра за окном добавлял изрядную долю тоски к общему настроению баронессы. Но к счастью, прошло не так много времени, и отвар подействовал. Мысли Морин становились все тише и медленнее, и обида на Киллиана уже не казалась ей такой уж серьезной, а своя ошибка такой уж роковой. В конце концов, многие совершают идиотские поступки. Она ведь покаялась! Вон и письма утаивать не стала. Так что барон ее обязательно простит. Обязательно. А сейчас она закроет глаза, укутается в такое уютное и теплое одеяло и погрузится в такой желанный сон…
Проснулась Морин еще до наступления вечера. Голова ее, несмотря на длительный сон, а вполне возможно, и благодаря ему, гудела так, словно по ней били маленькими молоточками десяток брауни. Но напиток действительно сделал свое дело. В голове Морин прояснилось. Отступили прочь злость, обида, страх и тревоги, оставив лишь трезвый рассудок, и баронесса, вспомнив обо всем, что произошло утром, ужаснулась своей глупости! Отдать порочащие её письма мужу! Да теперь ей точно несдобровать!
До конюшни Морин добралась без каких-либо помех и тут же велела седлать Бархата. Самым здравым решением, пришедшим ей на ум, оказалось сбежать домой, все рассказать родителям, и уж они-то обязательно подскажут что ей делать.
- Можешь шевелится быстрее? - негромко прикрикнула баронесса на копушу-конюшего. Попасться на глаза барону или слугам именно тут в таком виде: дорожный плащ, плотное шерстяное платье - не очень-то хотелось.
- Финн, расседлывай обратно, - обратился вошедний в конюшню барон к конюху, не к жене, - и оставь нас.
Видимо, это и было причиной медлительности слуг – барону доложили о желании Морин покинуть замок, и тянули время до прихода господина.
Когда парень вышел, Киллиан огорченно вздохнул:
- Едете в Виалл? Или в Аллантар? Почему не велели заложить повозку? Ехать в таком состоянии верхом неразумно.
Морин вздрогнула и обернулась. Ошалевший от испуга взгляд. Хлыст, снятый с крюка, мгновением раньше выпал из разжавшихся пальцев.
- К родителям, - бескровными губами прошептала девушка.
Конечно, к родителям. Киллиан ненавидел себя за то, что не удержался и упомянул столицу – ведь именно там сейчас был Эдмунд. Он словно хотел уколоть ее хоть чем-то, напомнить о ее вине перед ним, хоть и считал это крайне жалким. Она не была его. Видимо, никогда не была, а он оказался просто слеп. Не видел того, что рядом совершенно чужой человек, который беседе с ним предпочтет притворные припадки – мастер Санджив поделился с ним своими подозрениями – или побег в отцовский замок.
- Раз таково ваше решение, я не буду удерживать вас, миледи. Прошу только отложить отъезд до утра. Сейчас разливы, повозка может застрять.
Снова его голос звучал глухо и отстраненно. После прочтения писем Киллиан думал, что не сможет даже взглянуть на жену. Но теперь перед ним стояла незнакомка. Он не узнавал своей Морин, той, которую, наверно, придумал себе и полюбил такую – из грез. Морин настоящая не имела с ней почти ничего общего. И могла рассчитывать только на его благородство и рассудительность, но не на душевное тепло. Так разорванная струна на мандолине не может петь о любви.
- Вы так просто откажетесь от меня?
И вот снова обида подбирается к горлу горьким комом. Какое благородство! Вода разливается... Губы Морин дрогнули в скорбной усмешке. Неужели он и правда откажется от нее?
- И что вы намерены делать?

совместно

«Не я бегу из дома супруга к родителям, будучи в тягости от любовника», - чуть не сорвалось у него с языка, но это было бы в его понимании последней пошлостью. Так ругаются мельник и его жена, понесшая от кузнеца.
- Я не знал вас до этого дня, - наконец Киллиан сказал вслух то, что неотвязно крутилось в его голове. – Я думал, что моя жена – прекраснейшая из женщин, невинное дитя, подарившее мне свою любовь. Я ошибался.
Он сделал паузу и долго не мог продолжить свою речь.
Целый день он провел за чтением писем. Нет, их было не так уж много. Но Киллиан перечитывал их снова и снова, не в силах поверить. Теперь он знал все о том, сколько длилась их связь, что сначала они обменивались взглядами, робкими прикосновениями, репликами на грани двусмысленности, понятными лишь им двоим. Знал, когда первый раз молодой лорд Айрелл пришел к его жене в спальню. Эдмунд не был столь сентиментальным: все эти моменты юный наглец припоминал, чтобы приправить такого рода отборными непристойностями, что казалось, воспитание ему дали не в графском замке, а в портовом борделе. И раз он писал эти вещи снова и снова, Морин нравилось такое – а может, она и сама отвечала в подобном же стиле.
Жена всегда виделась Киллиану натурой возвышенной, не расстающейся с книгой, тонко чувствующей красоту природы и гармонию музыки. Как это могло сочетаться со страстью к зацикленному на разврате юнцу и столь примитивной похотью...
Что он мог сказать сейчас? После этих писем проще было бы пройти все двенадцать бездн и вернуться на этот свет, чем сохранить надежду, что они могут сохранить брак.
- Что я намерен делать? Позаботиться о вашем благополучии, миледи, пока эта обязанность не перейдет снова к вашему отцу.
По крыше конюшни застучали капли. Словно бы сама природа скорбела о том, что происходило в доме барона Вэлинт.
- Я не дитя, милорд, - больше к сказанному им ей добавить было нечего. Убеждать в том, то да, она его любила? Нет, это ложь, и он наверняка об этом догадывался. Она уважала и ценила его характер, поступки, но не более. Уверенность в правоте принятого решения, с коей баронесса пробралась на конюшню, и покинувшая ее при появлении супруга, постепенно возвращалась. Иллюзия того, что барон простит ее, лопнула подобно радужному мыльному пузырю.
Но оставалось одно обстоятельство, тревожившее Морин.
- Вы раскроете остальным причину, по которой отказались от меня?
- Боюсь, что через пару месяцев ее невозможно будет скрыть, даже не произнеся ни слова. И да, мне нужно будет дать объяснения вашей семье.
- Меня могут осудить за... Прелюбодеяние, милорд.
- Нет, это останется между мной и бароном Виаллом. И графом Вудвиллом, поскольку только он может принять решение о разводе. Я не буду требовать сатисфакции у вашего возлюбленного.
Эдмунд был очевидно слабее, и даже его выносливость и высокий рост не помогли бы выстоять, случись ему схлестнуться в серьезному бою с Киллианом. Убивать брата Деррика было бы последним, чего хотел Вэлинт. Да и был ли повод для вызова? Он не силком уложил Морин к себе в постель.
Она не смогла объяснить, чем оказался вызван её порыв, но Морин торопливо подошла к мужу и заглянула в его глаза. Коснулась его щеки кончиками пальцев.
- Все кончено?
«Вам восемнадцать, вы прекрасны, знатны, полны страсти и ожидаете ребенка от возлюбленного. Все кончено для меня, обманутого во всех своих надеждах, и до конца дней меня ждет только одиночество, разочарование и платная любовь. А для вас все только начинается», - Киллиан скорее предпочел бы упасть на собственный меч, чем произнести эту тираду.
- Да, - он подал ей руку, - пойдемте в дом, миледи. Утром все подготовят к выезду.