13.09.1253, У каждого есть свои слабости 

Дата, время: 13.09.1253 г., с раннего утра и до поздней ночи
Место действия: Ланс, графство Ветто, герцогский замок
Участники:
-Генрих Бьято
- Изабель Бьято
Предыстория/суть темы:
В минуты душевной слабости лучше укрыться от посторонних глаз и не совершать важных поступков. Но вечно это затворство продолжаться не может. Дела не ждут, а жизнь не остановится ради того, чтобы дать Вам передышку. К тому же, близится Праздник Урожая, на который герцог пригласил в этот раз гостей...

Она поднялась еще до рассвета. Задолго до того, как, проникая через многочисленные резные арки двориков замка, неторопливое утреннее солнце погладит своими теплыми лучами бархатные листья цветов и деревьев. В течение вчерашнего дня Изабель мучила такая мигрень, что она даже отказалась отужинать с супругом. Тиза должна была сообщить Генриху, что «Ее Светлости нездоровится, и она уже спит». Изабель и правда легла вчера очень рано, а поутру радовалась дарованному ей спокойному сну, а не выматывающему и тревожному, как в прошлую ночь.
За последние два дня у герцога могло сложиться впечатление, что супруга его избегает. Нет, она, любящая и заботливая, находилась подле мужа, если в том была необходимость, прекрасно отыгрывая собственную роль. Жизнь текла по прежним правилам. Вот только сама Изабель не искала встреч с Генрихом, предпочитая в эти дни проводить свободное время на террасе своего любимого маленького дворика, в окружении кустов роз и миртов, наслаждаясь музыкальной симфонией природы – шелестом листьев, то громким, то едва уловимым, журчанием воды и ненавязчивым пением птиц.
Одиночество, которое она ловила по капле в эти дни, было сродни лекарству, способному излечить ее от сомнений. Ей нужно было подумать и принять, да, именно принять тот факт, что за годы их знакомства с Генрихом, она успела привязаться к нему. Та ненавистная боль, которую испытала Изабель во время их откровенного разговора, была неоспоримым доказательством ее теплых чувств к мужу. Герцогиня не любила мужа, о нет!  Это чувство означало бы, что она, затеяв опасную игру, проиграла самой себе. Какая любовь может быть к человеку, которого ты собираешься убить? Пусть и не своими руками, но все же. И ей нужно было выдохнуть, не смотреть лишний раз в глаза Генриха, не слушать его слов. Избавиться от захлестнувшей боли. Изабель не нужны были эти чувства! Не теперь, когда женщина решилась сделать шаг к собственной цели, и повернуть обратно было бы глупо.
Пускай Генрих видит, что супруга ведет себя странно после их разговора! А если спросит в чем дело, она сможет прикрыться переживаниями из-за собственного провального плана и ожиданием вестей из Аллантара. Благо, что большая доля правды в этом есть.
Она и сегодня вышла в сад, подставляя кожу первым солнечным лучам, самым ленивым и ласковым, но это утро Изабель не собиралась проводить в одиночестве. Наконец, герцогиня почувствовала прежнюю решительность, а сомнения растворились в пьянящем аромате здешних цветов.
- Госпожа? – Из высокой арки вышла служанка. Изабель бросила на служанку быстрый взгляд.
- Когда Его Светлость проснется, сообщи ему, что я прошу встречи. Здесь, в саду. И пусть нам подадут завтрак на террасу. – Закрыла глаза, вдыхая принесенный легким дуновением ветерка аромат разнотравья, и сделала знак рукой, чтобы Тиза удалилась.

Лето на юге долгое. Еще почти полный месяц, вплоть до дня Урожая будут стоять солнечные дни, и ровная, спокойная погода. Крестьяне на юге не ведали неожиданных ранних заморозков и промозглых осенних дождей в этот месяц, ничто никогда не губило их урожаи до тех пор пока они не бывали полностью собраны, и тем этот край питал весь Кэйранд, да так, что еще оставалось довольно зерна и фруктов, чтобы торговать с Логрией и даже с островами. Целый месяц чудесных солнечных дней постепенно угасающего лета. Генрих Бьято отсчитывал эти дни по своему собственному календарю, в котором для него оставалось едва ли более полутора дюжин дней.
Потом с моря постепенно начнут наползать туманы, а с севера - тяжелые низкие тучи с затяжными дождями, и тогда мучительный недуг, терзающий его уже много лет, снова вступит в свои права. Только летом, под жаркими лучами солнца чудесного ланского лета, он еще ощущал себя здоровым, лишь изредка ощущая стеснение в груди, и просыпаясь по ночам от сухого, лающего кашля. Осенью же все вернется вновь, и год от года ему становилось все тяжелее переносить мучительные приступы удушья, от которых он потом часами лежал обессиленный, в холодном поту, и жестокий кашель, сотрясающий все тело.
Однако, никакая болезнь не могла омрачить ни ясность ума, ни неторопливого, но настойчивого и последовательного осуществления его планов. И теперь, в ожидании вестей из Аллантара, от человека, которого он послал за головой Уоррена Альдо, он часто размышлял о том, что судьба, так упорно подсовывающая ему то одно, то другое - то нарушенной клятвой Стиллборна, то отъездом Марианны в столицу, то неосмотрительным, но вполне понятным планом Изабель, похоже все-таки чего-то от него хочет. Древняя поговорка твердила, что судьба за руку ведет того кто готов ей следовать, но волоком волочит того, кто смеет ей сопротивляться. А герцог Ланс не желал, чтобы его куда-то волокли. И теперь, следовало предпринять последовательные меры, чтобы подготовиться как к возможным последствиям неудачи с Альдо (ибо ко всему на свете надо быть готовым), так и к тому, что возможно пригодится в будущем.
С возрастом сон его стал легким и поверхностным, и просыпался он гораздо раньше чем мог бы себе позволить, предпочитая не залеживаться в постели. Постель была для него не только ложем любви, но и ложем страданий, на которое его укладывала болезнь, и на которой он однажды испустит свой последний вздох, поэтому пребывать в ней он старался как можно меньше.
Поэтому он почти всегда встречал рассвет у высокого окна, обращенного на бухту. Отсюда не было видно восходящего солнца но видно было как море и небо меняют свой цвет, а в открытое окно чувствовались ароматы цветов, и соленые порывы морского ветра.
Однако сегодня, едва совершив утреннее омовение, герцог не стал предаваться созерцанию, а велел Гару вызвать к себе одного из его помощников, и имел с ними обоими долгий разговор.
Помощник, один из тех, кого Гару готовил себе в преемники, как и он, аспарец, по имени Нирав, был человеком невысоким и коренастым, с широким смуглым лицом, и жесткими, черными как смоль волосами и бородой. Ранее, видя этого типа, герцог несколько раз с иронией думал про себя, что этот человек скорее походит на торговца, нежели на воина, или тем более на телохранителя или убийцу. Да и маленькие, круглые точно у ворона глаза, смотревшие на мир из-под массивных набрякших век, тоже наводили на мысль о том, что этому человеку присущ скорее изворотливый ум и хитрость, нежели слепая преданность и отвага. Теперь этот облик должен был сослужить немалую службу.
- Ты поедешь в Аллантар, Нирав. - говорил герцог на кенирском наречии, потому что кэрским тот владел плохо, и выговаривал слова с немилосердным акцентом, а сейчас было важно, чтобы он точно уяснил суть своего задания. - На деньги, которые ты получишь от меня, ты откроешь лавку в Верхнем городе, снимешь себе дом, и заведешь торговлю. Наймешь людей, сколько потребуется, и будешь привозить из Кенира лучшие кружева, шелка, ленты, в общем все, что только может раскупаться в столице. Не скупись, твоя лавка должна стать лучшей в столице, чтобы к тебе зачастило половина столичных модниц, и все дамы двора. Я покрою все твои расходы, но все должно выглядеть так, словно ты приехал в столицу прямиком из Аспарии, как представитель преуспевающего торгового дома. Это понятно.
- Да, господин - Нирав поклонился, сложив ладони, как это принято у него на родине. В черных глазах блеснул огонек, и Генрих чуть не улыбнулся. Все-таки в глубине души в каждом аспарце живет торгаш, и дай им возможность развернуться - они всем миром будут заправлять как собственным карманом. Исключения вроде Гару встречались лишь среди тех, кто чуть ли не с младенчества попадал в совсем другую среду. Но не следовало забывать, что Нирав прошел хорошую школу, и маска торгаша хоть и придется ему впору как влитая, но выполнять он будет полученные инструкции со скрупулезностью человека, хорошо знающего, чем грозит ему ослушание.
- Как вести дела - разберешься сам. - продолжал тем временем герцог. - Но в любое время дня и ночи, при твоем доме должна находиться оседланная лошадь, и надежный гонец, готовый скакать сюда, ко мне. Также, при надобности, ты будешь передавать кому будет сказано, письма, которые будешь получать от меня. И говорить своим клиенткам то, что тебе будет поручено.
- Что именно, господин? - на смуглом лице аспарца не появилось ни тени удивления.
Герцог лишь покачал головой. Откуда же он мог знать заранее. Способность планировать на несколько шагов вперед еще не означала, что он способен предвидеть будущее в точности. Но обеспечить себе надежные пути передачи информации к Марианне и обратно, и надежный язык, способный распускать сплетни под видом досужей болтовни, и надежные уши, способные ненавязчиво слушать то, что выбалтывают женщины, подолгу крутясь в лавках - было нужно уже сейчас. Ведь неизвестно, когда все это пригодится для дела. А если не пригодится - то не будет вреда.
- Узнаешь, в свое время. Ты умеешь читать и писать?
- Только на кенире, господин... - смутился аспарец, но герцог и тут кивнул удовлетворенно.
- Если тебе понадобится писец - нанимай, не скупись. Корабельщиков которые будут ходить в Кенир, Бадем и Эгем за товарами для тебя. Заводи связи с другими торговыми домами в Аспарии. Короче, будь аспарским торговцем, и добивайся процветания так, словно это и есть дело твоей жизни. Но будь готов передавать мои письма со всей скоростью, на которую только способны ноги лучших лошадей, и исполнять распоряжения, которые получишь.
- Слушаюсь, господин!
Аспарец поклонился, и, повинуясь короткому кивку, вышел из комнаты. Гару ушел вместе с ним, ибо утро было временем тренировок и осмора караулов, и это было единственным временем суток, на которое он покидал герцога, оставляя вместо себя другого телохранителя.
В еще незакрывшуюся за ними дверь вошла служанка, и на вопросительный взгляд передала слова герцогини. Осунувшееся лицо Генриха озарила улыбка. В последние дни Изабель казалась замкнутой и молчаливой, и он не пытался тормошить ее, давая ей время прийти в себя после того дня, как ее торжествующий план едва не обернулся крахом для них обоих. И, как знать, может и обернулся? Из Аллантара не было никаких вестей. Добрался ли Альдо до столицы, или его успели перехватить? Или он все-таки обнаружил преследователя, сумел скрыться, и сейчас ищет способы подобраться к "жертве". Раскрыта ли уже попытка покушения, или он, чего доброго, уже схвачен и им остаются последние недели вдвоем, пока из столицы не придет неизбежная кара?
Немудрено, что это было для нее тяжелым временем. И теперь, когда она сама его позвала, с плеч, казалось, свалился тяжелый камень. Ничего не ответив служанке, он лишь кивком отпустил ее, но не прошло и четверти часа, как он шел среди высоких, тонких, изукрашенных затейливой резьбой колонн, выходя в сад, где между увитыми зеленью высокими арками, журчащими фонтанами и высоких, в рост человека кустов олеандра, ждала его прекраснейшая из женщин.
И когда она обернулась на звук его шагов, на сердце стало тепло, словно лучи солнца каким-то образом пробились через преграду одежд, кожи, мышц и ребер, и согрели его.
Он молча подошел к жене, взял ее протянутую в приветственном жесте руку, притянул к себе, мягко коснулся поцелуем ее губ, и чуть отстранившись, улыбнулся, глядя в ее глаза, свободной рукой проводя по ее голове от лба до затылка, словно желая стереть ладонью ту головную боль, что мучила ее вчера.
- Тебе лучше, родная?

Будь на месте Тизы другая служанка, она верно с трудом догадалась бы отправить кого-нибудь передать весточку для Изабель. Сообщить, что у герцога важный разговор с Гару.  Топталась бы подле двери господина, дожидаясь, когда он освободиться. С другими слугами, чаще всего, именно так и происходило. Выполняя свой приказ, они совершенно не думали, о возможных последствиях действий. Но старуха очень импонировала Изабель своей смышленостью и дотошностью, за что и была выбрана старшей служанкой. Уже через несколько минут в сад прибежала девочка – дочь одной из кухарок, так что Изабель могла ожидать мужа, не строя ненужных догадок касательно его долгого отсутствия.
Герцогиня протянула руку, подзывая девчушку подойти ближе. Ее звали Эммой. На вид – лет восемь. Ничего особенного во внешности этого ребенка не было -  низенькая, со смуглой кожей. Маленькие, с опущенными  внешними уголками, глаза,  словно у голодного щенка, ищущего жалости у прохожих. Таких детей в Мейнстоне, да и во всем Кэйранде, словно рыбешек в море. Но Тиза бы отметила, что люди с такими вот глазами обычно добры, внимательны и склонны к заботе о благе других больше, чем о своем собственным. К догадкам своей служанки касательно характеров окружающих Изабель относилась скептически. Но одно о девочке она уже могла сказать точно - раз та выбиралась старухой все чаще для своих поручений, значит у девочки был пытливый ум и ей не приходилось подолгу разъяснять поручения. Нужно будет повнимательнее приглядеться к Эмме.
Отослав, наконец, девчушку, Изабель еще какое-то время в одиночестве любовалась волшебной красотой этих садов. Они очаровали ее с самого первого приезда. Извилистые коридоры из самшитов и магоний, переходящие зачастую в небольшие лабиринты. Маленькие дворики с журчащими ручьями, водопадами и деревянными мостиками. Разноцветные гирлянды из цветов, ливнем свисающие прямо над головой. Да, водные сады замка Хайстрен стали ее единственной любовью. Так что ожидать супруга здесь было совсем не в тягость.
Герцогиня стояла на неширокой мощеной тропинке, между камнями которой пробивалась упрямая зелень, в окружении нескольких десятков кустов олеандра, когда услышала за спиной его шаги. Один из цветов, самый крупный, с прекрасными, как казалось Изабель, большими амарантово-розовыми лепестками, она поглаживала пальцами. Со стороны это выглядело именно так, но на самом деле женщина почти не касалась бутона.
Обернулась она  не сразу, дождавшись, когда Генрих подойдет ближе, и только потом встретила его легкой улыбкой сомкнутых губ, немного таинственной и нежным взглядом. Отступившее щемящее грудь ощущение попыталось вновь возвратиться, но женщина глубоко вздохнула, прогоняя прочь все ненужные мысли и эту боль. Протянула вперед руку и угодила прямо в объятия супруга. Закрыла глаза, и, после его поцелуя, легонько закусила уголок губы, словно желая попробовать на вкус ту теплоту, оставленную его губами.
- Не беспокойся, любовь моя. Боль ушла…
Открыла глаза, облачая наружу загадочный взгляд своих темных карих глаз. Рукой провела по лицу супруга, по скуле, не спеша, подушечками пальцев запоминая каждую шершавость, каждый волосок, затем ниже, к шее, обнимая и, в то же время, мягко притягивая к себе.
- Я хочу провести этот день с тобой… И эту ночь...  - На этот раз она поцеловала его сама. Вкрадчивости и мягкости, свойственной приветственным касаниям в этом поцелуе не было. Но была страсть – живой огонь, завораживающий, манящий, но разрушающий. И его Изабель старалась передать мужу через свои прикосновения.

- А ведь до ночи еще далеко, - В темных глазах Генриха блеснули золотинки, как будто в них отразилось поднимающееся солнце, хоть он и стоял спиной к нескромному светилу, которое с таким беспардонным любопытством подглядывало за супругами.
Ее прикосновения сводили его с ума. С самого первого мгновения, когда он, при первом же знакомстве взял ее за руку, и едва устоял на ногах от сладостной дрожи, сжавшей сердце. И какой же мукой тогда было наполнено каждое мгновение, когда им приходилось расставаться. Но сейчас она была здесь. Она принадлежала ему, принадлежала всецело, и будет принадлежать до последнего его вздоха, он знал это твердо, и любой, бог ли или человек, который посмеет вознамериться отнять ее - разделит судьбу графа Оршира. И какая была ему разница до того, что они стояли в саду, где их могли увидеть в окна любопытные глаза чуть ли не всех слуг, гостей и стражей Хайстрена. Это была его жена, его женщина, и это она сейчас прильнула к нему, в томительном обещании еще большей ласки. Увидят? Да и в бездну их. И в бездну весь мир.
Он крепче прижал ее к себе, и прильнул губами к ее губам, властно и глубоко, неторопливо, словно в их распоряжении была вечность, легко проводя свободной ладонью по ее шее, наслаждаясь чудесной гладкостью и прохладой ее кожи, по ключице, открытой вырезом платья, по плечу, скользнул вниз, касаясь груди, вначале легко, а потом настойчивее, очерчивая всей ладонью восхитительное полуокружие под тонкой тканью, вновь и вновь, ощущая, как отзывается ее тело в ответ на его ласки. И кто бы сказал, что весна его жизни прошла давным-давно? Нет. Эта весна была сейчас. Здесь. С ней.

Ласки супруга были лишены той примитивной мужской силы, переборщив с которой наслаждение переходило в боль. В его движениях было намного большее: чувственность, нежность, а, главное, опыт. Поэтому, Изабель раз за разом, старалась отдаваться супругу со всей страстью, растворяться не только в своих ощущениях, но и в его желаниях. Лишь в эти мгновения она могла быть искренней, вкушая каждую секунду того сладкого чувства, когда мужские губы оставляют на тебе свое тепло, а умелые руки изучают дюйм за дюймом податливое тело, все настойчивее и властнее.
Знала бы та девочка, которую силой уложили на брачное ложе похотливого старика, перед этим наказав палками, что ее тело может столь ярким удовольствием отвечать на каждое прикосновение мужчины? И что она сама сможет столь просто заставлять трепетать и отдаваться ей? О, нет! В те времена секс казался ей разновидностью пыток.
Сейчас в ней не было ни капли той девичьей стыдливости и неуверенности. Не задевали ее и возможные слухи, пересуды и разговоры среди обитателей Хайстрена. Чем могут удивить ее? Ту, что народ прозвал потомственной ведьмой и верной подругой самой Королевы Ночи? Все это немного забавляло, подпитывало остроту ощущений.
- Тем слаще будет ожидание. – Прошептала, а после оставила влажную дорожку кончиком языка на щеке герцога, до самой мочки уха. – И сама ночь.
Если Генрих пожелает, она продолжит разжигать этот сладостный огонь, здесь и сейчас. В садах Хайстрена достаточно тихих уголков, способных укрыть их от ненужных глаз. Да и в бездну чужие взгляды – пускай смотрят!
Но супруга была уверенна, что разум, в конечном счете, возьмет верх над желаниями. Поэтому, отстранилась первой.
- Я распорядилась подать завтрак на открытой террасе. – Дыхание было тяжелым, словно Изабель пришлось быстро подниматься по ступеням, но она смогла добиться, чтобы голос звучал единой мелодией, без ненужных пауз и лишних вздохов.

Конечно, она была права, что отстранилась. Генрих, это, разумеется, понимал. Но понимал сейчас весьма отдаленно, как и то, что не подобает герцогу предаваться страсти, пусть даже с собственной женой, прямо на садовой дорожке. А ведь был готов и на это, лишь с минуту назад, и в Бездну все любопытные взгляды, вместе с их обладателями.
В юности страсть обошла его стороной, и оба его предыдущих брака были обычными, для представителей Высоких Домов, сделками, заключенными по обоюдным выгодам, но никак не по велению сердца. И отношение его к обеим, было спокойным и отстаненным, как и к большинству людей. До Изабель он не знал любви. Не знал и ревности, этого зеленоглазого демона, который иссушет душу.
Более того, первую супругу свою он, не без оснований, теперь, задним числом подозревал в измене. Да какое там подозревал, был совершенно уверен. И если тогда, в юности, смерть супруги, вместе с наследником которого она носила, надолго омрачила его дни, то теперь, прожив на свете немало лет, и перепробовав, помимо жен, не один десяток женщин, ни одна из которых так и не понесла, тогда как от других мужчин у некоторых из них все же появлялись дети, убедился в том, что сам он не в состоянии зачать ребенка, а значит, первая супруга, желая укрепить свое положение в доме рождением наследника трона, попросту имела любовника, дитя от которого и намеревалась выдать ему, Генриху, за его собственного кровного сына. Но даже это чувство - рассудочная досада, ни в какое сравнение не шла с теми мыслями, что жгли его как каленым железом в те дни, когда Изабель была еще замужем, и он метался ночами по своей спальне, представляя ее в объятиях другого. Теперь же, чтобы чувствовать себя в полной мере живым, ему требовалось знать, что она - здесь, что она принадлежит ему, и что никогда, пока он жив, ни один мужчина не прикоснется к ней иначе как с почтительным поцелуем кончиков пальцев. И вот такие минуты, когда она щедро дарила его этой восхитительной уверенностью, были подобны яркому солнечному свету, который придает смысл всему живому на земле.
Он позволил ей отстраниться, поймав, однако, за руку, и не позволяя отойти слишком далеко, и последовал за ней, хотя и не был голоден, и не испытывал ни малейшей охоты завтракать.

Спустя четверть часа, сидя под ажурным каменным кружевом, защищавшим их от солнца, на террасе, с которой открывался удивительный вид на утопающие в зелени, цветах, и плеске фонтанов сады, герцог то и дело прикасался к ее руке, точно желая убедиться, что она сейчас действительно тут, и подолгу останавливал взгляд на ее лице, точно желая подметить на нем следы вчерашнего недуга, или прошлых огорчений, подметить заблаговременно и стереть их, потому что она, его любимая женщина, никогда и ничему не должна была печалиться.
- Иногда я спрашиваю себя - промолвил он вполголоса, когда слуга, наливший в его чашу ярко-алого настоя из цветов, названия которых герцог никогда не мог запомнить, но который ему подавали ежедневно, в качестве укрепляющего средства, наконец отошел - Что я совершил хорошего в своей прошлой жизни, что на закате этой боги послали мне тебя? И как жалею, что не прожил и эту жизнь праведником, способным пройти все двенадцать небес, и соединиться с великим духом, чтобы не приходить больше на землю. Сложно представить себе, что боги позволят мне и в следующем рождении оказаться рядом с тобой, кем бы ты ни была. А я не хочу жить, если рядом не будет тебя. Ты ведь знаешь это...

Не желая отказывать себе в маленькой слабости, Изабель и сама, время от времени, перехватывала инициативу, мягко касаясь ладони супруга подушечками пальцев. Хотя вид у нее был отстраненный, а внимание направлено  на пестрое цветение лантана, множеством соцветий раскинувшегося в паре ярдов от них. Есть моменты, когда даже слова не нужны. И это был один из них.
Но лишь только Генрих заговорил, как супруга встрепенулась и в то же мгновение вернула свой взор к нему. Внутренне, она ликовала, ведь слова ласкали почти так же сладко, как и умелые руки герцога. Роскошное ощущение своей власти над Генрихом Бьято теплом отдалось в груди, делая почти невозможным сдерживать торжествующую улыбку. Но она справилась и с этим, продолжая смотреть так нежно и трепетно на своего мужа, с легким оттенком смущения и удивления, желая показать, что не до конца верит в собственную способность вызывать у него такие мысли.
-  Мы оба обрели свое счастье лишь к концу пути. – Подобрав нужные слова, Изабель осознала, что ее прозрачной вуалью накрывает грусть. Опять. Вспоминать своих предыдущих мужей не хотелось. Особенно, барона Освик… Впрочем, благодаря ему она стала в конечном итоге той женщиной, которую видят окружающие. Прекрасной алой розой, покрытой иголками не снаружи, но внутри.
Лицо ее уже не скрывало печали. Генрих знал, что прошлое не могло оставить супругу, вызывая множество эмоций. И венчала эти эмоции ее ненависть: к старику-барону, ко всем его слугам, к отцу, которого она так и не смогла простить до конца. Ко всем, из-за кого эта роза могла завянуть еще не распустившись. Но она выжила и превзошла всех в своей красоте, поднялась до высот, которые и не снились людям ее происхождения. И ее путь еще продолжался…
- Умоляю, не говори о смерти! Я не могу представить себе этого… И не хочу!
Она боялась, правда боялась, того, что Генрих скоро умрет, а ей останется быть лишь тенью, что и сама скоро может отправиться на тот свет.
– Генрих, до самого конца, мы…- Она замешкалась, потому как слова сами слетели с губ, откуда-то из далеких уголков сознания. Тех самых, которые старательно прятались, запирались на сотни замков даже от самой себя. Но, раз произнесла начало фразы, то стоило ее закончить. – Вдвоем.
Желая отвлечь себя чем-нибудь, Изабель потянулась к супругу, и, обхватив ладонями его чашу, пригубила настой “кенирской розы”*, к которой лекарь добавлял еще каких-то трав и ежедневно заставлял пить Генриха. Она прекрасно запомнила название цветка лишь по той причине, что находила весьма забавными те легенды, с которыми этот цветок олицетворяли. Мудрецы Аспарии считали отвар из его цветов чудотворным снадобьем, способным избавить чуть ли не от любого недуга, придать сил и ясности ума. Если бы на деле это оказалось правдой… Но было и другое поверие, которое гласило, что если выкопать цветок, посадить его в горшок и принести в дом, поставив у изголовья супружеского ложа, можно узнать насколько верна тебе жена. Окажись суженная изменницей, цветы потемнеют и отпадут на следующий день, а если нет, то растение будет еще долго радовать своими сочными красками. Глупая сказка, проверять которую герцогиня не собиралась.
Стоило перевести тему. Изабель очень волновали новости о Уоррене. Прошло лишь три дня, Альдо бы не успел добраться до Аллантара и уж тем более исполнить ее приказ. Но вот люди Генриха вполне могли нагнать его и прикончить. Но Генрих молчал, а это значило, что ему либо нечего сказать, либо супруг не хочет тревожить ее лишний раз, вновь подталкивая к неприятным воспоминаниям. И чтобы показать ему, что она уже готова слушать, а, главное, спокойно отнестись к любой информации, Изабель начала издалека.
- Ты знаешь, у той девушки, что пострадала от сэра Уоррена, кажется Агины, у нее есть жених в Мейнстоне – наш шорник. Он хотел обвинить девочку в блуде, но передумал. – Она усмехнулась. – Как только узнал, что она получила кошель серебра от меня. В следующем месяце у них будет свадьба.

*:

- Дай ей небольшое приданое, и он будет совершенно счастлив. - спокойно отозвался герцог, отпивая свое питье. Оно было пронзительно-кислым, и он совершенно не верил в то, что оно и правда придает сил, но глупо было в его положении не пользоваться даже малейшим шансом на какие-то целебные его свойства. Такое поведение было совершенно в его духе. Даже небольшая щедрость правителя, малейший знак внимания по отношению к подданным, приносил вдвое большие плоды, взращивая в них благодарность и уверенность в симпатии лично к ним, отчего люди старались работать как можно лучше, что в конце концов шло на пользу как и самому правителю, так и делам в общем.
Несколько мгновений супруги молчали, после чего Генрих вновь нарушил тишину.
- Кого бы ты хотела видеть на праздниках в конце месяца? Я пригласил соседей с севера, и Дарелла с домочадцами и гостями. Может быть есть кто-то кого бы ты хотела пригласить лично?

Предложение Генриха, было разумным, впрочем, как и всегда, и полностью соответствовало ее собственным планам.
- Я поступлю как ты и сказал. Пускай люди помнят, что их по-ве-ли-те-лю важны проблемы и печали его подданных. – Изабель произнесла слово “повелителю” намеренно медленно, смакуя каждую гласную, намекая, что хотела бы произнести совсем другое. Их король. Ее король.
Об Уоррене герцог так ничего и не сказал. Возможно, что им осталось не так долго, если мужчина доберется до столицы и исполнит, как выяснилось, не до конца продуманное поручение своей госпожи? Думать о вероятной расплате за собственную нетерпеливость не хотелось, но и совсем отмахиваться от этой мысли было глупо. Что еще, нежели не ощущение приближающейся беды и даже смерти может подтолкнуть к действительно важным решениям? Не отвлекаясь на голос совести и мысли о том, что Вам есть что терять. Следовать лишь зову сердца.
И если так, то почему бы не прожить эти, возможно, последние дни настолько красиво, что даже Боги позавидуют! Тем более, что впереди их ждал праздник – благодарность великой Дарине за ее щедрость. И упоминание о нем заметно подняло настроение, вызывая искреннюю улыбку и легкий трепет предвкушения, свойственный больше юным девицам.
- Полностью полагаюсь на твое мнение, Генрих. - Да, ее тешили мысли о предстоящем пиршестве и тем более гостях, которые прибудут в Хайстрен. Она с удовольствием бы познакомилась лично с Анджеем Дареллом, этим молодым герцогом, о красоте и обаянии которого она была наслышана. Но предлагать супругу пригласить его, давая тем самым повод для ненужных сомнений, точно бы не стала. И решение Генриха отослать приглашение соседу стало приятным подарком. А еще приезд графа Терадена с его дочерью, той самой, что якобы завладела сердцем Стиллборна, обещал доставить удовольствие. Следить за тем, как создаются, а, быть может, разрушаются чужие судьбы в сопровождении красивой музыки, лучшего вина, в окружении веселящихся благородных господ – изысканное удовольствие, не правда ли?
- Я уже отдала распоряжения по поводу угощений, комнаты для наших гостей тоже подготовят. – Она лично проследит, чтобы каждое из ее указаний было выполнено идеально. За щедрый прием и богатый яствами стол можно было не переживать. В развлечениях нужды тоже не будет, ведь по осени все трубадуры, циркачи и артисты, словно перелетные птицы спешащие до холодов успеть в теплые края, устремлялись к югу. – Если погода позволит, столы украсят блюда с дичью, добытой тобой и нашими гостями лично. Я так давно не каталась верхом, что с удовольствием бы поучаствовала в охоте. Уверенна, прочие леди тоже не откажутся от этого развлечения.

- Почему же не говоришь об этом мне? - Генрих перегнулся вбок, и взяв жену за руку, поднес ее к губам. - Что давно не ездила верхом и хочешь прокатиться или поохотиться. Можем поехать хоть прямо сейчас, вдвоем. Хочешь?
А ведь правда, как давно они не выезжали куда-то вдвоем. И эти несколько дней, что она держалась в отдалении, казались сейчас тягостными и бесцветными, по сравнению с этим утром, расцвеченным всеми цветами позднего лета, каким было на юге начало осени.
Служанка, подошедшая как раз с подносом, на котором стоял кувшинчик сливок и стояли многочисленные мисочки со всякими ягодными и молочными сластями, деликатно остановилась не доходя совсем немного до супругов, чтобы не мешать, а потом благоразумно обошла небольшой столик и подала принесенное с другой стороны. Герцог ее и не заметил. Он смотрел на жену, и едва заметно улыбался, а в его темных глазах поблескивали золотинки, словно отраженные от солнца. Она одна умела зажигать его глаза этим теплым свечением, потому что только рядом с ней он и чувствовал себя живым, настоящим, тогда как в остальной жизни, даже в самых животрепещущих делах оставался лишь спокойным сторонним созерцателем.

Вкус сладостей, принесенных служанкой, в купе с неизменной бережной заботой и вниманием, которые проявлял герцог, заставили Изабель внутренне поморщиться. Желая избавиться от этого ощущения приторности, она свободной рукой подняла свой кубок и сделала глоток терпкого напитка из полевых трав и шиповника.
- Потому, что не желаю беспокоить тебя и отвлекать от дел. – Поставив кубок, супруга мягко улыбнулась. Идея отправиться на прогулку была, без сомнения, чудесной. – Если ты и сам этого хочешь,  я буду счастлива отправиться на прогулку!  
Легким жестом руки герцогиня указала слугам на стол. По всему было ясно, что завтрак окончен. Генрих почти не притронулся к еде, а она не имела привычки придаваться чревоугодию, искренне полагая, что от обильной пищи ее тело и красота лишь пострадают.
- Прикажешь подготовить лошадей? - Без сомнения, Генрих выберет для нее Рубина – возбуждающе прекрасного фриза, которого подарил ей в прошлом году. С этим жеребцом у герцогини были особые отношения, ведь он, словно зеркальная поверхность, отражал ее собственный характер. Внешне спокойный и ласковый к хозяйке, с другими он мог вмиг взбелениться и не подпустить к себе даже конюшего.
- Скажи, Марианна порадует нас своим присутствием? – Девочка уехала в Аллантар несколько месяцев назад и с тех пор герцогиня о ней почти ничего не слышала. Ее присутствие на празднике было вполне предсказуемым, если бы парочка “но” не ставило его под вопрос. Хотела ли она сама находиться здесь, рядом с графом Лерран? И счел ли Генрих возможным ее присутствие? В любом случае, девушке пошло бы на пользу столь удручающее для нее общество, как неплохой урок самоконтроля и любезности. Интересно посмотреть, как бы Марианна повела себя в таких неловких условиях! Впрочем, отсутствие своей “племянницы” герцогиню тоже ничуть не расстроит.

- Пусть подготовят - герцог бросил взгляд на одного из слуг, стоявших у выхода на террасу. - Райсхе и Рубина, и передайте Гару, что на этой прогулке я не хочу никакой свиты, и никого не хочу видеть, кроме герцогини.
Слуга поклонился и ушел. Генрих вновь откинулся в кресле, привычно подсчитывая время. На самом деле, его внешняя неторопливость всегда была результатом точного подсчета, и он никогда не торопился именно потому, что всегда знал - на сколько еще времени может рассчитывать, и каким же глупцом надо быть, чтобы совершать бессмысленные телодвижения, которыми изобилует спешка, вместо того, чтобы потратить те же мгновения с куда большей пользой или удовольствием.
Вот и сейчас. Минут десять бегом до конюшен, еще пять минут конюхам оседлать и вывести лошадей, еще пять - подвести их к главному порталу замка, выходящему в верхний двор, и еще не менее десяти - добежать до Гару, в дальней открытой галерее и примыкающих к ней комнатах, где он тренировал своих питомцев. Все же Хайстрен был очень велик.
Разумеется, Генрих не обольщался тем, что телохранитель хоть раз в жизни отпустит его куда-либо без эскорта. Отказаться от свиты - это одно. А вот от Гару - это совсем иное. Приказ патрона оставить его в покое, был бы оскорблением профессиональной чести телохранителя, а профессиональную честь и самолюбие людей следует беречь, если желаешь, чтобы они относились к тебе с уважением. Те, кто позволяют себе унижать подчиненных - никогда не дождутся от них искренней преданности, это он знал точно. Поэтому слова "не хочу никого видеть" были не оскорбительным приказом оставаться дома, а инструкцией к действию, означающей, что осуществляя свой долг Гару попросту должен держаться в тени и не попадаться на глаза. Собственно, это было ровно то же, что оставаться наедине. Храмовая выучка сделала аспарца самым незаметным и ненавязчивым существом на свете так, что герцог зачастую забывал о его существовании.
Итого - времени оставалось достаточно, чтобы продолжить беседу с супругой, тем более, что вопрос ее в некоторой степени смазал его спокойное, почти лучезарное настроение. Он не нахмурился, не изменился даже тембр голоса, но по едва заметному облачку, словно бы застившему его лоб, и по недолгому молчанию, которое предшествовало ответу - тому кто его знал нетрудно было понять, что эта тема дается герцогу с трудом.
- Нет, она не приедет. Она останется в столице, Изабель. И возможно не вернется никогда. Я не знаю, чем закончится эта история с Альдо, и должен учесть все варианты. Если случится такое, что он таки ускользнет от питомцев Гару, будет схвачен, и расскажет все - то нашей семье грозят черные дни. На этот случай лучше, если девочка останется в стороне, и все на свете смогут подтвердить даже в клятве на крови и огне, что она не имела к нам с тобой никакого отношения. Что бы не случилось с нами, Изабель, я не хочу портить ей будущее. И если...
Он осекся и замолчал. Рано было, слишком рано оформлять в слова то, повисшее в воздухе после того разговора у окна. Но ведь оно было. И рано или поздно, возможно, будет реализовано на деле. Но говорить об этом - сейчас, на террасе, в окружении полудюжины слуг было неверно.

Выходит, одной проблемой меньше. Конечно, Генрих волновался за свою племянницу, герцогиня почувствовала его напряжение, больше интуитивно, чем по внешнему виду. И продолжила свою речь не сразу, размышляя, стоит ли и дальше испытывать его терпение. Порой Изабель казалось, что эта белокурая девушка приходится дочерью герцогу, а не его младшему брату, настолько трепетно относился к ней Генрих. Такое отношение ничуть не раздражало, не задевало самолюбие, о нет. Все же это были далеко не те чувства между мужчиной и женщиной, которые могли пустить тусклую дымку равнодушия к его супруге.
Но прав ли был Генрих в том, что отправил племянницу именно в Аллантар? Прямо под крыло этих драконов Авенморов! Если беде суждено случиться, то не станет ли девушка заложницей и не пострадает в первую очередь? Многие уничтожают своих врагов жестоко, от младенца до старика, без лишних разбирательств и промедлений.
Не исключено, что своими словами она испортит обещающий быть столь чудесным день. Их день. Но это была такая маленькая плата за возможность в очередной раз напомнить Генриху о том, чего его лишили. Еще немного подтолкнуть супруга на ту дорогу, что она сама для него выбрала.  
- Любовь моя, не безопасней ли будет отправить ее в Логрию? – Слова приходилось подбирать осторожно, чтобы не сказать лишнего, прощупывая супруга, следя за выражением его глаз, даже ровностью дыхания. Когда имеешь дело со статуей, необходимо особое мастерство, чтобы разглядеть истинные мысли и желания. Да и увиденное будет лишь маленькой крупицей истины. – Мне кажется, что там точно ничего не будет угрожать нашей девочке. К тому же, не только в Кэйранде есть достойные женихи. Ахани относится с большим уважением к тебе. И у него есть сын…
На этом она замолчала, ожидая реакции супруга на слова, значение которых было намного глубже, чем могло показаться сторонним слушателям. Только что герцогиня предложила породниться с Алым Псом. Одно дело торговые договора, открывающие простор лишь для взаимовыгодного экономического сотрудничества. Но союз их с императором детей дал бы куда большее.

Генрих молча вскинул глаза на жену, словно пытаясь угадать - чем вызвана ее идея, но промолчал. Неопределенно качнул головой, допивая свое питье, и поставив чашу на стол, поднялся, протягивая ей руку.
- Лошадей скоро подадут. Полагаю, ты предпочтешь переодеться перед поездкой?

Уже потом, много позже, когда, покинув Хайстрен через Морские ворота, они ехали бок-о-бок по желтой ленте дороги, вымощенной плотно пригнанными плитами из лерранского песчаника, и вокруг не было ни души, способной услышать сказанные вполголоса слова, отчасти заглушаемые стуком подков по камню, он нарушил молчание, сразу начав с того же, на чем и прервалась беседа на террасе, словно и не было никакого перерыва.
- Я думал о сыне Алерта, как о возможной партии. Но ты ошибаешься, полагая искренним то уважение, что он демонстрирует по отношению ко мне. Ахани не зря носит пса на своих знаменах. Он вечно настороже, и всегда готов броситься в драку, как хорошо натасканный бойцовый пес. Иначе он и не удержал бы Империю под своей рукой в течение стольких лет...
Герцог поднял голову, подставляя лицо прохладному дуновению ветра, несущего запах соли и водорослей, выброшенных на берег после недавнего шторма.
- Ты помнишь историю, Изабель? Это ведь не Авенморы в свое время напали на Ланс, стремясь захватить его. Ни в первую, ни во вторую войну - они не ввязывались первыми. Это Империя стремилась захватить Ланс, а Беренгар, а впоследствии и его сын - отбивали ее от своих границ, когда, заглотив Ланс, Алый Пес был готов идти дальше. И попутно - очищали и Ланс от захватчиков. Так было и в первую войну, так же случилось и во вторую. Полагаю, Беренгар нарочно давал моему отцу попробовать на вкус положение порабощенного, завоеванного силой оружия, а значит - бесправного, чтобы потом вмешаться, отбить, и предложить положение ничем по сути не отличающееся от королевского, кроме названия, и внешней защиты. Ланс принял покровительство кэрской короны, чтобы спастись от Логрии, которая уже дважды заливала наши земли кровью. И если...
Он на мгновение помедлил, и продолжил ровно, как будто обсуждая позавчерашнюю погоду:
- Если вдруг когда-нибудь Ланс освободится от власти кэрской короны - Ахани не замедлит кинуться на вожделенный кусок, который Беренгар столько лет от него защищал. И родство с нами через брак ничего не даст, Марианна станет попросту заложницей Империи, с которой никто не будет разборчив в средствах. Я не хочу рисковать этой девочкой, Изабель. Она выросла на моих глазах, и я привык относиться к ней как к собственной дочери, раз уж боги не дали мне своих детей.

Сложно спорить с истиной. Сложно и глупо. И не зачем было отрицать, что супруг с лихвой превосходит ее своими познаниями, в том числе в истории, экономике, политике и, что самое главное, опытом. Хоть Изабель и хваталась с усердием и жадностью за любую возможность впитать информацию, до сих пор не пренебрегая этим, все же в том возрасте, в котором она смогла по-настоящему начать учиться, отпрыски Высоких Домов, как правило, уже и не нуждались в своих наставниках. И раз воздействовать на консерватизм супруга путем рассуждений о призрачных выгодах она не могла, оставалось играть на его чувствах.
- Я люблю Марианну. Хоть ее красота и молодость, зачастую, напоминают мне о всем том, чего лишилась я в ее возрасте. Сама познав, что значит быть чьей-то заложницей и вещью для утех, я, как и ты, желаю ей счастливого будущего.
Она не посчитала нужным сдержать ту неугасаемую боль, что принесли воспоминания о юности. Обычно внимательный и нежный взгляд Изабель стал словно пустым, лишенным жизни, уголки губ опустились. На какой-то момент могло показаться, что женщина постарела сразу на несколько лет.  
- И я помню историю, Генрих. И от этих воспоминаний мне становится лишь тягостнее. – Изабель потянула поводья, направляя лошадь чуть в сторону, а после, призывая и вовсе остановиться. Рубин недовольно фыркнул, потряхивая пышной черной гривой, демонстрируя нежелание стоять на месте. Она подалась вперед, и нежно провела ладонью по шее любимого жеребца, желая успокоить.  – Я родилась в стране, которой правил мудрый и сильный Геллер Бьято. И сейчас, после смерти твоего отца, для меня существует лишь один король, Генрих. И это не Беренгар…
Взгляд устремился к голубым водам Тихой бухты. Лучи щедрого солнца отражались на поверхности живым серебром, и сейчас море казалось безмятежно чарующим.
Изабель готовилась произнести страшные слова, с абсолютной уверенностью, что Генрих никогда не сумеет их исполнить. Но эффект, который, по ее мнению, они должны были произвести на супруга, был призван в  очередной раз заставить Генриха задуматься о своем положении.
- У меня есть просьба. Если Боги выбрали для меня судьбу стать и в третий раз вдовой, то пускай Гару вначале отправит меня к тебе, тихо и безболезненно, как он умеет, а уж потом исполнит свой личный долг.  – Голос ее звучал тихо и мягко, не нарушая гармоничной мелодии самой природы. -  Мне не нужна ни эта страна, ни эта жизнь без моей любви и моего короля.
Слова были произнесены, но посмотреть на Генриха, подтверждая свою просьбу еще и взглядом, она так и не сумела.

Генрих плотнее сжал губы, при упоминании об отце. Раньше, когда он предавался воспоминаниям только в собственных мыслях, в тишине, наедине с самим собой - они приносили лишь печаль и отзвуки давней горечи, словно были глубокой, но давней раной, подернутой пришедшим с годами смирением как тонкой пленкой заживления. А сейчас...
Что случилось за эти несколько дней? Почему пелена эта становилась все тоньше и тоньше? Так, что малейшее упоминание о нем из других уст причиняло жгучую боль, точно едкий уксус, капающий на все ту же полузажившую рану. Ведь в свое время, он и сам многое рассказывал Изабель об отце, о том времени, до войны, когда называясь наследным принцем он путешествовал по Аспарии и Логрии, о том, какие двери были ему открыты, и сколько всего удивительного удалось узнать. Почему же сейчас вспоминать об этом становится так больно. Да и... Вспоминать? Нет. Это ведь было уже не воспоминание. Подспудное, постоянное знание, непрерывное осознание произошедшей трагедии, практически лишенное того утешения, который набросили прошедшие годы.
О том, чем был вынужден пожертвовать отец. И о том, что это стоило ему жизни.
Рука, державшая поводья, сжалась в кулак, но Изабель продолжила, и, слушая ее, Генрих вздрогнул всем телом. Хорошо, что молодая женщина смотрела в этот момент на море а на него, потому что смертельная бледность разлившаяся по его лицу, в сочетании с природным, унаследованным от матери-аспарки смуглым цветом кожи придала лицу герцога какой-то серо-зеленоватый оттенок, который бывает лишь у покойников. Ледяная, когтистая лапа сжала сердце, да так, что ни вдохнуть ни выдохнуть, лишь судорожно выпрямиться в седле, бессознательно напрягая все мышцы, как это делает человек, ощутивший в своем теле древко стрелы, от которого пытается избавиться. И пережидать. Мгновение, два, десять, сколько потребуется, пока не отпустит хоть немного эта цепкая хватка, пока не разожмутся ледяные когти, пока в легкие не скользнет хоть одна струйка такого необходимого воздуха.
А они все не отпускали. И в сознании, точно гулким колокольным звоном все повторялись ее слова. Услужливо подсунутая подсознанием картина была столь ужасна, что у него на мгновение потемнело в глазах. Чтобы Гару... Ее....
- Нет.... - почти беззвучно прохрипел он наконец, едва находя в себе силы отвернуться, чтобы она не видела его лица, чтобы не заметила, какое воздействие оказали на него ее слова, чтобы не обеспокоилась вновь его здоровьем. И без того - сколько печалей причиняла ей его хворь все эти годы, и сколько причинит еще.

Каждая секунда в ожидании этого ответа казалась чудовищно долгой. Сердце, тяжело и тревожно, удар за ударом отмеряло время.  Изабель ждала его ответа, до сих пор ни разу не обернувшись на супруга. Она смотрела перед собой, но уже не видела этого ласкового моря, невесомых белоснежных облаков. Не замечала двух прекрасных птиц, там, высоко в небе, кружащих друг подле друга в танце, значение которого знакомо лишь им самим. Их силуэты мелькали на фоне ослепительного янтарного диска солнца, неудержимо приближающегося к зениту.
Туман перед глазами, нервы вытянуты в звенящую струну. А в сознании лишь ожидание и страх, в этот раз больше за себя, чем за герцога. Слова, произнесенные Изабель, были призваны ужаснуть Генриха. Еще, показать, сколь велики ее опасения за здоровье супруга, внушить, что она страшится своего будущего в одиночестве, без него. И в очередной раз подтвердить его абсолютную власть над этой женщиной – ее душой, телом, разумом… и жизнью. Женщиной, которая одним своим видом пробуждала потаенные темные желания во многих. Но, какой бы болью не отозвалась эта опасная просьба в сознании герцога, от слов не умирают.  
А ведь он мог согласиться… Да, мог! И тогда все ее планы в ту же секунду могли потерять смысл.  Ведь Гару не исполнит приказания своего господина лишь в одном случае – если Королева Ночи своими холодными руками приласкает аспарца первой.  
Стоя позади, Генрих не видел, как вместе с его отказом сорвался тихий короткий выдох, через приоткрытые нежные губы, вместе с воздухом изгоняя из тела эту опасную тревогу. Мышцы лица расслаблялись, возвращая прежний завораживающий облик своей хозяйке, скрывая морщинки, что обозначились несколько минут назад от давящего напряжения
- Прости меня за проявленную слабость.
Сдержав усмешку, она подумала, что будь на ее месте молоденькая дурочка, искренне верящая во всепобеждающую силу любви, то сейчас она непременно должна была броситься предмету обожания в ноги и продолжить умолять, по всем правилам баллад о любви, тем самым доказывая искренность своих слов и нежелание жить после возможной горькой утраты. Образ этот отчетливо вырисовывался в наивную до глупости девчонку Рутланд. И лишь после, наконец, обернулась, придавая взгляду и улыбке грустные оттенки.
- Генрих? - Только теперь Изабель увидела, что он отвернулся, но подводить своего коня ближе не стала, давая супругу очередную  “передышку”. Хватит! На сегодня хватит…
- Если пожелаешь, мы вернемся в замок. – Произнесла, теперь уже не отводя своих глаз, обозначив нарастающую тревогу за состояние супруга. Даже отвечать не было нужды, лишь отдать команду Райсхе и направиться обратно по направлению к Морским воротам. И, несмотря на свое желание продолжить прогулку, печали от возвращения в Хайстрен герцогиня не испытает.

Генрих лишь отрицательно покачал головой, и тронул коня пятками, направляя его дальше, по берегу, все еще держась на полкорпуса впереди жены, чтобы не дать ей заглянуть себе в лицо. Мало-помалу жестокий капкан, словно бы стиснувший грудь, стал разжиматься, вначале чуть-чуть, а потом становясь все свободнее, облегчая дыхание, до тех пор, пока начавшая было заливать легкие горячая тяжесть не истаяла, словно смываемая вдох за вдохом прохладным соленым морским ветром.
Тихо было вокруг. Кони ступали по рыхлому склону спокойно и неторопливо, над головой плыли облака. В миле впереди виднелись крытые тростником крыши рыбацкой деревушки. Ни души вокруг. Чисто теоретически Генрих знал, что Гару сейчас где-то рядом, следует за ними, невидимый и неслышимый, как ему и было велено, но герцог уже давно привык к нему настолько, что воспринимал его присутствие где-то на периферии собственного существования как нечто совершенно само собой разумеющееся.
Они молчали. О чем думала Изабель в эти минуты? Как часто хотелось ему понять это, но никогда это еще не было так важно, как сейчас.
Как заразившись какой-нибудь болезнью, человек переживает одну за другой все стадии, медленно подходя к настоящей манифестации болезни, после которой его недуг станет ясен всем, но сам факт своего нездоровья ощущает еще до того, как оно станет ясно окружающим, Генрих теперь все время ощущал, как распадается в нем что-то незыблемое, спокойное, что было ядром его души, запершим в себе сомнения и ненужные мысли. И они, то и дело прорываясь через некогда оградивший сознание внутренний барьер, смущали ум, волновали душу, разбивались о доводы здравого смысла, откатывались, как морские волны от берега, с тем, чтобы через какое-то время снова пойти на приступ. А мысли эти не несли в себе ничего доброго.
Мысли, зароненные в его душу Изабель, во время того знаменательного разговора у окна в его спальне.
Король.
Она называла его королем. Не представляя, что этим не делает ему приятное, а напротив, причиняет боль. Генрих не прельщался видом короны, даже когда был наследным принцем. Какая разница как называться, и что носить на голове. Зато мысль о белом саркофаге из бадемского мрамора, он неподвижном лице изваяния погребенного в нем отца, грызла все больше и больше.
Не носить корону хотелось Генриху. А вернуть корону отцу, когда-то по доброй воле снявшему ее с себя, и так и не простившему себе этой слабости.
Но как это сделать. Да и возможно ли?
Он видел войну. Видел своими глазами страшные схватки, и безумную отвагу с какой вышколенным легионам Империи противостояла армия кэрского короля. Видел, каковы в деле эти воины, и на что способен их полководец, тот, кого ненавистники называли Безмордым, из-за слухов о том, что проклятье богов лишило его лица. Но даже в этом прозвище был страх, страх почти суеверный, потому что это прозвище невольно проводило аналогию с Безликой, с Нит, чьим несомненным слугой он являлся. Безмордый, сын Безликой. Тот кому холодные глаза с отсутствующего лица объявят смертный приговор, может уже считать себя покойником, да и хорошо если только себя. Но этот слуга смерти никогда не ограничивался одним приговором. Дангрэн, Блитмор, Драмель и Дедье... Четыре Дома прекратили свое существование, так, что спустя пару поколений, от них не останется даже памяти.
Что же станет с домом Бьято, если он решится на такой безумный шаг, на который мягко и ненавязчиво, но уже не впервые намекала Изабель, и которого все больше и больше требовало его собственная душа?
Еще не решившись полностью, а ведь он уже начал предпринимать шаги, которые к этому вели. Опосредованно, последовательно, как и все что он делал, заранее подготавливая плацдарм для каждого своего шага, но...
Он отправил Марианну в столицу, чтобы та не возвращалась. Отправил теперь и Нирава. Что дальше?
Доехав до края песчанной косы, Генрих придержал коня, и впервые обернулся к жене.  Взгляд его казался странно отрешенным, словно он смотрел откуда-то издалека, как смотрят назад, стоя на пороге дома, когда надо сделать лишь шаг, чтобы шагнуть вперед, на дорогу, или же сделать лишь один жест, чтобы закрыть перед этой дорогой дверь.
- Не знаю, что будет дальше, Изабель. Надену ли я на твою голову янтарный венец моей матери, или же кто-то покроет их погребальным покрывалом. Не знаю, верну ли я нашему Дому величие, или же напрочь подсеку все наше будущее. Не знаю, увижу ли я в глазах отца за Порогом гордость или проклятие. Знаю только что буду любить тебя до своего последнего вздоха. Поклянись, что не забудешь этого. Никогда не забудешь, Изабель.

Как долго они проскакали молча? Может, полчаса, а возможно даже больше. Изабель не ощущала течения времени, ведь все ее мысли были сосредоточены на них с Генрихом. Она не рассчитывала, что супруг первый оборвет эту тишину, вибрирующую от тревоги и собственных притаившихся на затворках сознания страхов, да и сама не видела достойной темы для разговора, ведь любая сейчас казалась ничтожной и не имеющей смысла. Следовало выжидать, чтобы не смазать то горькое послевкусие, что должны были оставить ее последние слова.  
Поэтому, услышав ровный голос Генриха, увидев его лицо, она испытала облегчение, но лишь на короткий миг. Он смотрел прямо на нее, но выглядел так, словно не замечал супруги. А его слова? Изабель предпочитала не вспоминать богов, но именно к ним сейчас сознание взывало, безмолвно твердя: “О, Боги!”. Он говорил о янтарном венце королевы Амриты, о  возможной гибели Дома, о собственном отце… И ей бы следовало придаваться радости, понимая, что она сумела подвести мужчину к подобным размышлениям, ведь Генрих Бьято никогда не произносил пустых слов, не стоящих его внимания.  
Но вместе с осознанием этого маленького шага на пути к своей цели, подступила уже знакомая тугая боль, та самая, что в последнее время уже не раз желала полоснуть не просто по груди, но по самой душе. Надавила нестерпимо и жестоко, вынуждая с усилием подавлять в себе желание отвернуться, скрыться, чтобы не видеть перед собой супруга, внешне неизменно спокойного, породившего своими словами эту боль.
Она не знала, когда именно в сердце появилось что-то еще к этому мужчине, кроме должного уважения. Когда?! Не так давно, когда подле нее всегда был Уоррен, не замечать этих ненужных чувств было намного проще - помогали объятия мужчины и это восхитительное желание услужить своей госпоже. Она не желала давать названия своим чувствам к Генриху, обрекать их в форму, чтобы легче было игнорировать эту слабость. Ведь важно лишь то, что у тебя в сердце. А слова, по большому счету, не имеют ничего общего с истинными чувствами, выражая, зачастую, лишь то, что хочет от тебя услышать собеседник. Это не сложно.
- Я не смогу этого забыть, не сомневайся.
Осознавал ли мужчина, кого полюбил на самом деле?
Много лет назад одна девушка решилась пойти на страшный грех, ради себя, ради собственной свободы и жизни. Обман, воровство, даже насилие не шло в сравнение с тем, что совершила она. Собственными руками, не доверяя никому, юная девушка убила человека. Изабель была не первой и не последней, кого против воли выдали замуж , пускай даже за похотливого старика. Но, в отличие от прочих, она решилась изменить судьбу. В ту ночь умер не только барон-старик, но и частичка ее собственной души. Тогда она пообещала себе, что все ее желания будут исполняться – украшения, мужчины, титулы. Для достижения целей у нее было не так много средств – лишь собственное тело, красота, ум и вкрадчивые, подобные сладкому вину, речи, но и они оказались весьма действенными.
Вначале графиня, которая сумела вскружить голову не только Рутланду, но и его сюзерену. Теперь герцогиня, которой могли позавидовать (да и завидовали) многие, но и этого оказалось недостаточно.
Мысли о короне на собственной головке вызывали у нее чарующий трепет, но вместе с тем Изабель прекрасно осознавала, что вернуть Лансу независимость практически невозможно. Поэтому, у нее был готов запасной план, впрочем, не менее безрассудный. Но, к сожалению, Генриху в нем была отведена весьма незавидная участь. Если, конечно, у ее супруга хватит смелости восстать против сложившегося уклада.
Сколь бы велико не было ее притворство, но справиться с раздирающими тебя противоречивыми эмоциями, сохраняя хладнокровие, удавалось не всегда. Вот и теперь к глазам подступили слезы, но Изабель не отвела взгляда, и даже более того…
- Я люблю тебя, Генрих. И буду с тобой до конца, как скоро бы он нас не настиг.

Генрих долго смотрел на жену, а потом улыбнулся. и направил коня дальше по берегу, на этот раз держась бок-о-бок с Изабель. Вдвоем они доехали до рыбацкой деревушки, где их появление вызвало настоящий переполох. Дом Бьято пользовался любовью среди жителей Ланса. Генрих, как и его отец, был справедливым и милосердным правителем, щедрая природа одаривала Ланс так, что не было никакой необходимости душить народ дополнительными налогами, да и существующие не могли назваться слишком уж обременительным, и роскошь в какой утопал герцогский двор, не вызывала у жителей злобного недовольства, а воспринималась, скорее, как дополнительный предмет гордости, свойственной простым людям, которые считают везением жить под властью богатого и влиятельного сюзерена, который, к тому же, еще и не гнушается временами баловать собственных подданных.
Так вышло и сейчас. На улочку высыпали ребятишки, женщины и старики, и даже рыбаки, вернувшиеся с утреннего лова, и разгружавшие сейчас свои лодки - выпрямлялись, и с улыбками снимали шапки, приветствуя проезжающих мимо господ. Девочки зачарованно смотрели на красавицу-герцогиню, мальчишки с азартными воплями бежали за лошадьми и затевали воинственные сражения в пыли, дабы обратить на себя внимание прекрасной дамы, женщины провожали их любопытными взглядами и шушуканьем, а старики благословениями.
Остановившись у крайнего дома, Генрих, помня о необходимости всегда оказывать внимание подданным, попросил у хозяйки воды, и ее сын, мальчонка лет двенадцати, стремглав кинулся в дом за кувшином. Вода оказалась холодной и слегка солоноватой, какой бывает если брать ее из колодцев, прорытых в непосредственной близости от моря. Не то, чтобы ему так уж хотелось пить, но это было своего рода ритуалом, который стоило выполнять неукоснительно. Отпив пару глотков, и предложив кувшин жене, герцог заплатил хозяйке несколько серебряных аверов - щедрость, которую в других краях назвали бы неслыханной, а проезжая мимо рыбаков, разгружающих лодку, прельстился видом удивительно красивой раковины, похожей, скорее на изумительное произведение искусства, чем на творение природы и заплатил и за нее столько, сколько не поверивший своим глазам рыбак выручил бы за весь остальной улов на прибрежном рынке в самый удачный день. Раковину немедленно вскрыли и вычистили песком и водой, так что она чуть ли не засияла изнутри, и с величайшим почтением поднесли герцогине.
На обратном пути они говорили о разном, не касаясь тех животрепещущих и тяжелых тем, которые до поры до времени следовало отложить. Так, что Генрих, умевший абстрагироваться от насущных проблем, с тем, чтобы обдумать их в более спокойном состоянии тела и ума, просто позволил себе расслабиться, и получать удовольствие в обществе любимой женщины.

В Хайстрен они вернулись, когда солнце уже далеко перевалило за зенит, и проделало по небу немалый путь. Это было время обеда, но герцог, сославшись на усталость, ушел к себе, предоставив Изабель трапезничать вместе с ее женщинами.
Он и вправду был утомлен, но лишь физически, и теперь и позволил себе два часа абсолютного покоя и абсолютной тишины, нарушаемой лишь шелестом листьев за окном.
Он смотрел из высоких окон на расцветающий всеми красками осени сад, на далекое море за ним, смотрел, и думал. Теперь уже не терзаясь сомнениями - стоит ли делать то, о чем он так долго размышлял. Теперь, он обдумывал лишь пути, неторопливо перебирая каждый, или отвергая, или откладывая его на потом.
И начать... начинать следовало уже сейчас.

Солнце миновало тот послеобеденный час, в который все вокруг затихало, прошло его, и стало склоняться к вечеру, окрашиваясь тем тепло-золотым оттенком, которым бывают расцвечены волшебные вечера ранней осени в этом благословенном южном краю. Генрих вышел на открытую террасу над садом, увитую плющом и жимолостью, и послал осведомиться, где сейчас находится герцогиня, и не пожелает ли она составить ему компанию. А потом поразмыслил, и велел подать сюда же пюпитр, перо, чернила и бумагу.

Перед теми людьми, до которых вашему сердцу совершенно нет дела, притворяться проще всего. И не важно, что ее раздражала эта неугомонная ребятня, мельтешащая под копытами жеребца, шумная и крикливая, герцогиня все равно одаривала их такой, казалось бы, искренней, наполненной заботой и даже благодарностью улыбкой.  Мальчишке, поднесшему им с Генрихом кувшин с водой, достался от нее не только теплый взгляд, но и легкое по-матерински бережное касание рукой по растрепанной макушке.
Восторженные приветствия, учтивые поклоны, радостные крики ребятни – этот народ любил и уважал Генриха. А вот в свою сторону она подметила и другие эмоции. “Ланская ведьма” - одно из прозвищ, которыми с завидной щедростью награждали ее люди, по большей части женщины, ведь в мужчинах она своим видом порождала скрытые желания, несмотря на все нелестные домыслы и перешептывания их жен. А ребятня еще умела находить для себя более интересные занятия, чем злословие. Но сегодня рядом с Изабель ехал ее супруг, и не находилось глупцов, пожелавших демонстрировать свое отношение к ней открыто. Лишь косые взгляды, да перекошенное суеверным страхом лицо какой-то старухи, которая успела схватить маленькую девчонку, судя по всему внучку, за шиворот и увести в дом, когда та бросилась вслед за подругами к господам.
Чудесный подарок – почти белоснежная раковина лишь в нескольких местах подкрашенная вкраплениями охры и розового, с резными краями, более напоминающими аспарское кружево, был принят Изабель со словами благодарности и восторгом во взгляде, таким искренним, искрящимся ее любовью к Генриху и его вниманию.

По возвращению в замок, та раковина была оставлена на самом видном месте в покоях герцогини, чтобы демонстрировать ее ценность, которой, на самом деле, Изабель  не видела. В ее мыслях это был лишь жалкий остаток какого-то живого существа, который понравился ее супругу, и ничего более.
Женщина в доме, будь тот дом хоть хижиной крестьянина, хоть замком герцога, - это не только красивое украшение, радующее взор супруга, но, прежде всего, хозяйка. Впрочем, Изабель не было нужды жаловаться, ведь Генрих редко покидал Хайстрен и все дела по  управлению леном вел самостоятельно. А его супруге оставалось лишь поддерживать жизнь замка и ответствовать за слуг. Поэтому, после трапезы в компании своих наперсниц, Изабель посетила кухни и пообщалась с поварами, которые должны были еще раз проверить запасы провианта и напитков. В предстоящий Праздник и соседствующие с ним дни, столы будут накрываться щедро, разнообразием и количеством блюд еще раз демонстрируя достаток Генриха Бьято и его уважение к гостям.  После, она выбрала комнаты, в которых следовало разместить приезжих.
Прогулка утомила не только Генриха, но и ее, и когда солнце начало клониться к горизонту, женщина отправилась в свои покои, желая передохнуть, а так же отдать Тизе дополнительные распоряжения, не предназначенные для чужих ушей.
- В Хайстрене будет множество мужчин, помимо самих гостей еще и свита, а так же охрана. Проследи, чтобы никто из девушек не стал позволять себе лишнего, прельстившись мужским вниманием.
Тем более, что многие из этих мужчин будут пьяны , а значит, не будут склонны к благоразумию. Честь ее собственной свиты и служанок волновала ее не так сильно, но от брюхатой прислуги толку будет намного меньше.  
- Если по весне кому-то из девушек будет мешать живот, спрошу с тебя лично, запомни это.
В этот момент раздался стук в дверь. Тиза кивнула и отправилась узнать, кто и зачем решился побеспокоить герцогиню.
Генрих…
Утром она сама озвучила желание встретить не только этот день с ним, но и приближающуюся ночь, и теперь не пожелала отказывать в этом удовольствии ни себе, ни супругу.
Держа в руках кубок с травяным напитком, тем самым, который по соображению лекарей он обязан был пить по несколько раз на дню, Изабель вышла на террасу. Вечерняя прохлада незримо коснулась обнаженных женских рук, шеи, ключиц и верхней части груди.
В обычные дни, когда недуг мужа не душил его, она предпочитала избегать вопросов о самочувствии, не желая напоминать лишний раз ему и себе об этом печальном, но неизменном аспекте их жизни. Но взглядом своим, склоняясь в приветственном поклоне перед мужем и господином своим, она безмолвно спрашивала именно это: “Все ли в порядке?”.
Герцогиня подметила, что Генрих пишет кому-то письмо, но пока не озвучила вопроса. Возможно, супруг пожелает сам рассказать ей имя получателя и суть послания.

Ее присутствие на террасе он не увидел, не услышал, а скорее угадал, почувствовал по слабому, но такому ощутимому и характерному запаху терпких благовоний, который пропитывал самый воздух вокруг ее тела ароматами сандала и роз. Герцог поднял взгляд от пюпитра и улыбнулся. Клонившееся к закату солнце окрашивало ее кожу в чудесный золотистый цвет, играло на вороново-черных роскошных волосах, скользило по ее шее и плечам, словно накидывая на ее полуобнаженные плечи прозрачную шаль, сотканную из света.
Боги. Часто ли доводится жить в таком счастье, что даже спустя пять лет брака человек вздрагивает, и чувствует, как трепещет его сердце, и сладко замирает в восхищении, когда его женщина вот так вот появляется рядом.
Он молча протянул к ней руку, приглашая сесть рядом, и когда она вложила свои тонкие пальчики в его ладонь - молча поднес их к губам. И выпустил, снова возвращаясь к письму, желая покончить с делом, чтобы потом ничто не отвлекало от нее его внимания.
Он писал сам, не доверяя этого писцам. Письмо писанное собственной рукой отправителя, среди аристократов считалось высшим признаком почтения, которое отправитель оказывает адресату. А тому, кому он писал, почтения полагалось вдвойне - как принцу королевской крови, и как последователю святой веры, боговидцу, которого, к тому же, Генрих знал и помнил с детства.
Письмо было закончено очень скоро, и герцог, опустив перо на пюпитр, кивнул слуге.
Тот с величайшей почтительностью, бережно взял лист, посыпал его песком, стряхнул, свернул в свиток, подержал над специально для этой цели зажженной свечой брусочек сургуча, капнул его на стык, и подал герцогу, который одним прикосновением повернутой тылом кисти оттиснул на печати изображение ястреба, которое украшало ониксовую гемму в его перстне.
Слуга, почтительно склонившись в поклоне, унес письмо и пюпитр, и Генрих так же молча, притянул к себе жену, мягко отвел назад черную прядь, и легко коснулся губами ее шеи, после чего откинулся на подушку, и устремил на нее взгляд, полный спокойного тепла и нежности.
- Ты восхитительна...

Восхитительна…
Конечно же, она знала, что еще способна восхищать лишь одним своим появлением. И не только супруга, но и большинство мужчин, ведь нужно быть истинно глупцом или слепцом, чтобы не оценить ее внешность. И еще она знала, с какими усилиями достигается подобная неотразимость. Истинная красота – это что-то неосязаемое! Образ или мелодия, но не такая, которую ты услышал, запомнил, и время от времени напеваешь. Эта мелодия должна возникать в сознании, вне зависимости от твоего желания, лишь только ты закроешь глаза, не давая покоя и передышки. Добиться, чтобы тебя возжелали – не сложно, достаточно лишь пары томных взглядов, продуманных касаний, на грани дозволенного. Или, и того проще, - раздеться перед мужчиной. Мало кто откажется от предложенного дара! Но вместо истинного восхищения вы добьетесь лишь похоти. А вот заставить себя обожать – целая наука.
И подобно тому, как музыка рождается из сочетания нот и полутонов, женская красота тоже имела свои составляющие:
Первое – это внешность, дарованная Аматой при рождении, которая стала основой, тем прочным материалом, к которому Изабель год за годом добавляла новые грани;
Второе – гордая прелесть ее осанки, воистину королевской, неизменно величественной вне зависимости от времени суток и находящегося рядом собеседника. Даже сейчас, рядом с Генрихом, она не позволяла себе расслабиться. Даже не так - тем более перед Генрихом она не позволяла себе расслабиться!  Здесь и сейчас, сидя возле супруга на самом крае деревянной скамьи с массивными подлокотниками и спинкой, украшенной замысловатыми узорами резьбы, женщина походила больше на мраморное изваяние, созданное, чтобы любоваться им, а не трогать, нежели  на живого человека; 
Третье – голос, его томительная глубина, плавность и мелодичность, способная ласкать не менее сладко, чем прикосновения к коже;
Четвертое -  легкая походка, продуманные движения рук, даже самые незначительные жесты, наполненные изяществом и нарочитой картинностью, несущие в себе, порой, более глубокий смысл, чем произносимые слова;
Пятое – способность умело и легко контролировать эмоции, не позволяя им отражаться на собственном лице. И кто разберет, что заставляло это лицо до сих пор оставаться настолько молодым – все та же щедрость природы или сбор из не пойми каких цветов и трав, который с не скрываемой радостью продавали Ее Светлости травницы, а служанки готовили из него отвар и добавляли в воду для омовения;
Шестое – одежда, продуманная до самых мелочей. Даже нарядом, будь он перегружен украшениями сверх меры или не выгоден по цвету, можно испортить свой облик;
И, последнее – любую внешнюю красоту нужно поддерживать внутренней наполненностью, чтобы, открыв единожды свой симпатичный ротик и произнеся из-за недостатка мозгов ненужную глупость, женщина не потеряла тот образ “идеальности”, который сумела зародить своими действиями и внешностью.      
Но, несмотря на осознание, раз за разом, получая от супруга подтверждение своей красоты, Изабель ликовала. И это касание теплых мягких губ к ее нежной шее, и внимательный взгляд, наполненный любовью – какое блаженство они дарили герцогине, так отчаянно страшащейся в один прекрасный день проснуться и более не увидеть в глазах мужчин подобного восхищения.
Рука неспешно протянула герцогу серебряный кубок с его лекарственным снадобьем. Именно кубок, ведь с деревянной кружкой в руках ее облик был бы не столь прекрасен.
- Выпей, любимый.
Сохранять спокойствие и смотреть на мужа с непоколебимой заботой и восхищением, было непросто, ведь, сидя рядом с Генрихом, она успела вскользь пробежаться взглядом по листу бумаги. В письмах проще всего замечаются имена и названия, ведь они пишутся они с заглавной буквы. Аккуратно выведенные, увеличенные в размерах, прописные буквы так отчетливо выступают средь линий однообразно-мелких, соседствующих с ними.
“Эдмунд” – вот имя, что привлекло ее внимание и, одновременно, взволновало, ведь она могла предположить лишь одного человека, которому супруг мог писать. А вот с какой целью и связано ли послание одному из Дома Авенморов с ее недавним промахом или же причина была иной? Это предстояло выяснить…
- Необычное место для написания послания. Неужели, что-то стряслось, заставив тебя даже здесь, рядом со мною,  придаваться работе? – Пальцы ее аккуратной руки невесомо накрыли ладонь Генриха. -  Расскажешь, кому предназначалось письмо?
Тихий голос, ни в коем случае не испорченный повелительными интонациями, призывающими к немедленному ответу. Только легкая дрожь, как показатель волнения и нотка любопытства, которой было дозволено прозвучать.

Когда то же питье, преподносил ему лекарь, Генрих невольно вздыхал, потому что во-первых оно всегда напоминало о его болезни, а во-вторых потому, что от пронзительно-кислого вкуса от него до боли сводило скулы. Но.. ничего не поделаешь, приходилось пить. Но из рук жены он принял питье без возражений, отпил глоток, и вновь откинулся на подушки, покачивая в руках тяжелый кубок, глядя на жену глубоким, спокойным, мечтательным взглядом эстета, наслаждающегося каждым мгновением созерцания столь ослепительного совершенства. Ее вопрос не вызвал у него внутреннего противоречия, или же потребности что-то скрыть. Зачем? Кому, как не ей знать о его делах? Она будет рядом, она поддержит его во всем - она сама так говорила, а помимо слов говорило еще и нечто другое, что он ощущал всем своим существом, и не умел сформулировать.
- Я написал принцу Эдмунду, приглашал его приехать к нам на празднества в конце Урожая. Ты ведь еще не знакома с ним так близко? За последние пять лет он почти не приезжал в Ланс, был слишком углублен в свою учебу, но... Я люблю этого юношу. Он вырос у меня на глазах, в этих садах, когда, еще до войны приезжал сюда вместе с матерью и другими детьми.
Он помолчал, сделал еще один глоток, и тем же тоном, только еще тише обыкновенного, не меняя выражения лица, спросил
- Мы одни сейчас?
Оглядываться, озираться, было ниже его достоинства, и ему претило даже на миг повести себя как низкий заговорщик, секретничающий, и боящийся что его подслушают, но, вместе с тем, и правда, предмет разговора был таков, что никому его слышать не следовало.
Изабель посмотрела на него так, что это можно было счесть и изумлением, и настороженностью, но, тем не менее, бросила взгляд поверх его плеча, назад, туда, за его спину, чтобы посмотреть - нет ли кого в той части террасы, утвердительно кивнула, и герцог продолжил так же спокойно и отстраненно, словно говорил вовсе не о своих делах.
- Я хочу поговорить с ним о том, что происходит в столице. О настроениях Храма и двора. Беренгар женился на северянке, это укрепило его позицию в государстве, но могло изрядно подорвать и без того не слишком хорошие отношения с Храмом. Мне понадобится любая поддержка, и глупо было бы не поискать ее прежде всего там, где наиболее вероятно ее отыскать. А Эдмунд - приближен к самой верхушке клира.

Поведение супруга, совершенно ему не свойственное, вызвало у Изабель искреннее удивление. Один взмах рукой, призывающий слуг удалиться, мог бы решить проблему. И не важно, для какой цели они хотят уединиться – это их право как господ и как супругов. А столь необычный вопрос мог говорить, разве что, о внутренней борьбе Генриха с собственным я…
Младшего из живых сыновей Авенмора герцогиня помнила еще со дня их с герцогом свадьбы. Тогда видела она и королеву Ланну, правда, в последний раз. Но, не будь она знакома с Эдмундом, ничего о нем не знать все равно было бы сложно, ведь ее товарки рассказывали ей столь интересные слухи! Один только “дар пророчества” по своей экстравагантности мог стоить целой толпы любовниц и пары спрятанных в сундуке трупов злопыхателей. Изабель не была склонна верить в эти россказни, но пообщаться с новоиспеченным мессией было бы весьма любопытно.
- Ты прав - мне не доводилось общаться с ним лично. Но, раз ты так тепло отзываешься об этом юноше…
Она повернулась к мужу всем телом, но, опустив взгляд, некоторое время провела в молчании, явно о чем-то размышляя.  Что Изабель могла сказать в ответ? Прекрасно зная супруга, она понимала, что он заранее просчитывает все свои возможные действия наперед. Ей вряд ли пришло бы в голову искать союзников среди духовенства, хотя теперь она и понимала, насколько это было разумным решением. А в отношении принца Эдмунда был лишь один нюанс, на который герцогиня осмелилась указать своему супругу. Не потому, что сомневалась в его прагматизме, о нет! Но по причине того, что нежные чувства к племяннику, сыну его покойной сестры, могли навеять такую сладкую, но губительную дымку отеческой слепоты. Кому, как не ей знать, насколько выгодно можно использовать тех, кто тебя любит и верит в твою преданность…
- Генрих, только не стоит забывать, что принц Эдмунд, в первую очередь, сын Беренгара. – Взор ее вновь устремился на мужа, а ладонь чуть крепче сжала пальцы его руки. - Каким бы славным мальчиком ты его не помнил, но каждый свой день он проводит подле отца.
Изабель смотрела на супруга сейчас с такой нежностью и заботой, что невозможно было усомниться в благих намерениях произносимых ею слов.
- Знаешь, порой мне кажется, что ты избран самими Богами для чего-то великого! Не зря ведь Доран наградил тебя такой силой ума. – И здесь его супруга ничуть не лукавила, ведь она действительно уважала Генриха за его богатые познания и умение искусно применять их на практике, а так же за глубокую мудрость.

Вместо ответа, герцог отставил чашу, приобнял жену , и притянул ее к себе,  укладывая головой на свое плечо. Коснулся губами волос, легкий аромат которых всегда кружил ему голову, и, глубоко вдохнув, мягко опустил голову щекой на ее макушку.
- Эдмунд сын своей матери. Он всегда любил Ланну, любил ее больше отца. Беренгар, в первую очередь король, не склонный к сантиментам, а я помню, как светились его глаза, когда он взбегал на террасу и прятался от старших братьев, зарывая голову в материнскую юбку. Он очень страдал, когда она умерла. А теперь, Беренгар женился за девочке, которая младше его собственной дочери...
Генрих помолчал, глядя поверх ее головы на расцветавшее розовым и багряным море, над которым все ниже и ниже склонялось солнце.
- Если я ошибаюсь - эта ошибка будет стоить мне жизни, и, что намного хуже, возможно не только мне. Но... Я не верю, чтобы этот мальчик мог простить королю такое надругательство над памятью его матери. Не факт, что он сможет, или захочет помочь мне делом. Но только он может дать мне сведения, от которых зависит....
Он замолк, глубоко вдохнул, откинул голову на подушки, крепче приобнял молодую женщину и медленно, очень тихо произнес:
- Я все же попытаюсь. Попытаюсь вернуть Лансу независимость. И да будут боги милостивы к нам.