27.03.1254, Быть верным долгу в несчастье — великое дело.  

Дата, время: 27.03.1254, позднее утро
Место действия: Аллантар, Ал-Антар
Участники: Деррик Айрелл, Беренгар II Авенмор
Предыстория/суть темы: Один из них обрёл ребёнка, другой недавно потерял.

Совместно с Лин


О том, что в столицу он прибудет не один, Деррик предупреждать Элизабет не стал. Сомнений, что сестра примет и поддержит его решение, у него не было, однако и заранее тревожить Элизабет граф не хотел.
С тех пор как Гвендолин поселилась в Эглентайне, прошло чуть больше двух недель, и каждый день шкодливая натура его дочери преподносила обитателям замка все новые и новые сюрпризы.
“- Ей бы впору мальчишкой родиться!” - воскликнул конюх, поднимая с земли расшибшего правую руку Ирвина. Мальчишка-конюшонок придерживал за узду гарцующего на месте жеребца.
Гвендолин и Ирвин умудрились поспорить на то, что они запросто запрыгнут на расседланного Энока. Куда в этот момент глядели конюхи, так и осталось загадкой, однако если дикой девчонке было не впервой оседлать лошадь без помощи стремян, то для Ирвина тот раз стал первым, но, как полагал Деррик, отнюдь не последним. Впрочем, зла на обретенную племянницу младший брат не держал, даже выгораживать пытался, когда прислуга принялась честить шалунью на все корки.
Кроме того, девочка ежедневно терялась в огромном замке, исследуя каждый его закуток, лестницы и чердаки. Уже дважды не явившуюся ни к обеду, ни к ужину Линку - как окрестил ее Рейнард, искали и слуги, и охрана, и Айреллы. В первый раз девочку обнаружили в длинных и узких переплетениях замкового подземелья, изрядно замерзшую, выпачканую с ног до головы в грязи. Во второй, уснувшей на чердаке главной башни. Нашёл её тогда сам Деррик, но будить и отчитывать не стал. Подхватил на руки и снёс вниз, в выделенные, бывшие некогда материнскими, покои. Зато, как ни странно, старик-учитель Ирвина, взявшийся обучать и графскую дочь основам грамматики и прочих дисциплин, оказался приятно удивлен искренней заинтересованностью и тягой девочки к новым знаниям. Радовало это и самого Деррика, беспокоившегося о том, а правильно ли он поступил, оторвав девочку от привычной ей жизни. Он-то хотел для своего ребенка куда большего, нежели работа в поле от рассвета до заката, рождение дюжины детей от пьющего мельника и смерть в тринадцатых родах. Но как понять, чего хочет хочет сама Гвендолин?  Разговор по душам в его планах безусловно место имел, но то время ему казалось неподходящим, то место. А потом, уже в день перед отъездом в столицу понял - он робеет. Не знает, как подступиться к ребёнку. С чего начать разговор, чем закончить. Разумеется, все можно пустить на самотек, но Деррику на самом деле было важно, чтобы его дочь чувствовала себя в замке Айреллов как дома. Поэтому он решил, что для начала познакомит дочь с сестрой и выспросит у последней совета по поводу такой важной и нелегкой для него беседы.
Перед тем как Его Величество начал приём просителей, Деррик обратился к объявляющему имена глашатаю, и настоял на том, чтобы его вызвали одним из последних. Элизабет и Гвендолин стояли позади основной толпы, Деррик то и дело оборачивался, глядел то на дочь, то на сестру, гадая о чем они шепчутся. Пытался понять, правильно ли поступил, взяв, по сути, дикое ещё дитя в королевский замок.
Королевский замок. Столица. Вот чему Деррик был действительно рад, так это тому, что этот треклятый мятеж подавили,  не дав отраве распространиться на соседние земли. Сам он на казни опоздал, но Элизабет и Эдмунд, который обретался в Аллантаре уже больше месяца, наверняка расскажут ему неукрашенные сплетнями и фантазиями подробности.
Прошло немало времени прежде, чем объявили имя графа Айрелла, и он, выйдя вперёд, склонился перед королём в почтительном поклоне. Получив разрешение говорить, выпрямился и искренне произнёс:
- Ваше Величество, мы рады тому, что яд мятежа более не отравляет земли Ланса, но и скорбим о вашей потере, - выждав короткую паузу, ибо добавить более ему было нечего. Да и ложью будут слова утешения, обращенные к отцу, потерявшему своего предателя-сына, ведь эту боль невозможно понять, не прочувствовав на себе. И перешёл к сути. - Я искал вашей аудиенции, так как у меня к вам имеется два прошения. Первое, о чем хотел бы просить, это  разрешение на брак для моей сестры с ан-герцогом Нормерии, Ареном Дисмором.
И тут перед глазами Деррика встала картинка из прошлого. Освещенный многочисленными свечами зал. Люди. Звенящая тишина становившаяся все более невыносимой. Гости замерли ожидая ответа графа своему сюзерену. И он ответил.
Анджею он более не доверял, и рисковать благополучием сестры из-за прихотей бывшего друга намерен не был, потому и обратился к королю напрямую.

Пожалуй впервые со дня коронации день Большого Приема тянулся так долго и так мучительно. В бесконечной череде лиц, имен, ходатайств и жалоб, лепившихся друг к другу как соты в улье, в памяти не оставалось почти ничего. Только и оставалось надеяться на дотошную добросовестность лорда Хвама и его писцов, которые не пропускали ни слова из обращений к королю, и его ответов, и, можно было быть уверенным, что они потом и разберут записи, отложат решенные, дадут ход тем, что требуют какого-либо вмешательства, и определят ответственного, который и проконтролирует самый ход этого вмешательства. Прежде, Беренгар запоминал почти все, и случалось, даже мелкими делами интересовался лично, проверяя ход исполнения собственной воли, за что и был любим народом гораздо больше, чем за все свои реформы вместе взятые. Прежде. Возможно, так будет и в будущем, коль отец-Торн позволит.
Но не сейчас.
Не сейчас, когда в голове звенело а в ушах тяжелым буханьем отдавался стук то и дело приливавшей к голове крови. Наверняка и лицо от утомления было уже красным как свекла, и глаза, прорезанные сеточкой набрякших жилок и утонувшие в темных кругах бессонницы не подходили даже для того, чтобы хотя бы имитировать внимательную заинтересованность в делах, которые ему излагали.
И дело было даже вовсе не в чувстве потери. С чем-чем, а с этим Беренгар справлялся и прежде. Дни Большого приема не отменялись никогда, тем более по такой ничего не значащей причине, как личное горе. Ему и раньше доводилось вести прием и вынуждать себя не только внимательно выслушивать, но и деятельно вникать в излагаемые ему дела, отодвигая в сторону и запирая на сто замков вопли души о своей потере. Так было после смерти первой супруги, после гибели сына, после потери брата... Да и теперь он бы справился, пусть болью и черной печалью но справился бы. Если бы не другое, что уже девять дней разъедало душу как ржавчина ест железо. Те слова, что Эдмунд бросил ему на суде.
Он мог заставить себя пережить и факт предательства как таковой, и боль потери, и даже тот страшный миг, когда один его сын вел другого к его смерти, и как опустилась тяжелая крышка над его головой. Заставил бы. Изошел бы кровавыми слезами, но пережил бы и как плитой гранитной припечатал бы приговор самому себе - закон превыше любви.
Только вот этих слов, этого голоса и взгляда, яда и ненависти забыть он не мог, и снова и снова воскрешал в памяти облик сына, бросающего эти слова точно отравленные стрелы прямиком ему в сердце. И тягучее чувство вины душило его куда страшнее, чем боль потери. Вины столь глубокой, что она разверзалась под ногами как бездна, и не было никого и ничего, никакой опоры, за которую он мог бы уцепиться, никого, к кому, как руку за помощью мог бы он обратить свой отчаянный вопль - неужели это правда?! Неужели все и вправду было так, неужели и вправду столько лет мальчик жил в такой ненависти, неужели это я, я сам породил ее, и, боги, как же я мог бы предотвратить ее? Неужели же я мог, мог предотвратить, но не сделал этого? И сам взрастил в сыне ту ненависть к себе, к братьям и сестре, которая выплеснулась на суде таким ядом, от которого и спустя почти десять дней внутри жгло и разъедало самым бесполезным и отчаянным самоедством, которое когда-либо доводилось испытывать человеку.
Как хотелось бы забыть, отринуть, просто горевать, как положено горевать отцу, потерявшему сына, но не получалось. Грызло и грызло изнутри, что виноват в этом - он один, и почему же слепец не учуял за столько лет, почему не подумал...
Да как же мог ты подумать! - отчаянно вопил внутри последний писк самосохранения, уцелевший в безжалостной травле собственного сознания. - Ведь он всегда выглядел таким умиротворенным и довольным жизнью, кто бы знать мог что это было притворство!!!
Должен был знать - сурово отвечал все тот же внутренний голос, и это изматывало так, что король едва ли проспал даже наполовину хоть одну ночей, что протекли с того страшного дня.
Удар, который сделался с ним в день казни, был, хвала богам, не из тех, что отнимает у человека ноги, руки или язык, или способность соображать. Хлынула носом кровь, что и спасло, как сказал Шандар, от куда бОльших проблем. Но тупая, сводящая с ума, распирающая головная боль с тошнотой и звоном в ушах, дрожью в коленях и холодом подводящим конечности, тоже не отступала. Пиявки, зелья и припарки, которыми пользовал его лекарь, были хороши, но действовали разве что часа два, после чего кровь снова приливала к голове, стучала в висках, сдавливала тошнотой горло и словно непроницаемый заслон смыкала меж его восприятием и всем остальным миром.
И один за другим идущие люди не оставляли в душе ничего, да и никто не оставлял ничего, кроме желания покончить поскорее с делом, уйти к себе, потушить все свечи, затемнить окна и закрыть глаза, чтобы не видеть ничего и не слышать как можно дольше. Кто бы мог сказать, что элементарная попытка заставить себя думать о чем-либо может оказаться так тяжела. И впервые в жизни Беренгар жалел, что он король, который не имеет права просто запереться от всех и вся на этом мире, уткнуться головой в подушку, заткнуть уши, ничего не делать, не говорить, не шевелиться, и попросту исчезнуть от самого себя.
Появление графа Айрелла в финале почти бесконечной череды этого невыносимо долгого дня, прежде он воспринял бы с удивлением, все же владетельные вассалы редко когда появлялись со своим делом на общем приеме, предпочитая личную аудиенцию.
Прежде, он прежде с интересом расспросил бы молодого человека и о его братьях, и о делах в графстве, и о его знаменитом деде, рассказы о делах которого были весьма любопытны.
Прежде, он удивился бы и самой этой просьбе, и задумался бы о том, почему Айрелл вообще явился с этим делом к нему, а не к своему непосредственному сюзерену, и наверняка даже вспомнил бы ту нашумевшую историю, виной которой, как говорили, была некая фрейлина.
Теперь же любая мысль становилась почти физически тяжела и не хотелось даже пытаться что-либо думать, спрашивать и узнавать. Он смотрел на молодого человека взглядом не государя а быка, измотанного долгим ожиданием на привязи у лавки, когда уже безразлично, что появится в руках у вышедшего к нему мясника - топор или ведро с долгожданной водой.
В довершение всего, после удара он скверно слышал левым ухом и голоса теперь доносились до него как из бочки, и ему требовалось усилие чтобы попросту осмыслить заданный вопрос.
Поэтому, ответил он не сразу, да и ответил так бесцветно, как ответила бы тень, умей она говорить
- Да благословит Торн молодых, и ниспошлет счастья и долой жизни в согласии.
Какое счастье что существуют стандартные формулы, избавляющие от необходимости думать.
- Что же второе?

Прежде, чем озвучить второе прошение, граф Айрелл оглянулся, словно взглянув еще раз на дочь, он уверился бы в правильности своего выбора. Однако девочки рядом с сестрой не было. Только этого не хватало! Теперь оставалось молиться Дюжине, чтобы очередное озорство Гвендолин не поставило бы его просьбу под угрозу.
Элизабет и не заметила, как племянница ускользнула: вопрос Деррика о ее замужестве заставил фрейлину пару минут сдерживать бешено стучащее сердце – хоть она и не ожидала иного ответа от короля, но все же сложно быть спокойной и равнодушной, когда решается твоя судьба. Поэтому она не сразу поняла, что девочка уже не стоит рядом с ней. А когда поняла… Принялась беспокойно шарить взглядом по толпе, выискивая невысокую фигурку в темно-голубом платье.
Для Лин обстановка тронного зала сначала была очень интересна: настоящий король, у которого важные господа чего-то просят и при этом говорят, что сочувствуют его потере. Что король мог потерять? Может, большой алмаз или слиток золота? Надо сказать, выглядел монарх действительно грустным, и девочка стала поглядывать по сторонам: а вдруг ей удастся найти потерянное королем, как, бывало, она подавала бабке закатившийся под лавку моток шерсти. Тогда Его Величество развеселится и точно выполнит просьбу графа. Отцом Деррика она так и не называла. Отстраненный и задумчивый, граф Вудвилл совсем не походил на тех, кого звали батей ее деревенские друзья: не лупил за шалости, не гладил по волосам неуклюжей отцовской лаской и не просил спеть, когда был подвыпивши. Лин считала его странным, но хорошим.
Девочка попробовала было спросить у тети Элизабет, что же потерял король, но та вместо ответа принялась шепотом объяснять, что в тронном зале нужно вести себя тихо и не теребить подол платья - хотя сама то и дело нервно мяла пальцами рукава. Тетя Элизабет тоже была хорошая, только скучная. Лин огляделась: все взгляды были устремлены на короля. В задних рядах две нарядные дамы перешептывались (ей нельзя, а им можно?), и Лин слышала обрывки фраз. «Прямо через голову герцога... Как, вы не помните? ...А потом, говорят, леди Рутланд подалась в десты... Ну, лет через десять она станет хозяйкой Нормерии, такое богатство...». Отчаявшись понять смысл разговоров взрослых, Лин решила заняться делом поважнее – помочь королю. Кое-что привлекло ее внимание. Вдруг это и есть та самая потеря?
- Не так давно выяснилось, что у меня имеется незаконнорожденная дочь, - Деррик старался не паниковать, ну отошла девочка куда-то. Может ей чье-то платье приглянулось или ленты, и она решила их рассмотреть? Но внутренний голос оборвал сам себя напомнив, что пропала Линка - проказница, охочая скорее до мальчишецких забав, чем до кукол и красивых нарядов. Ох, боги… - И я хотел бы...
Он не успел договорить, как из-за конторки писцов выскочила Лин, что-то крепко сжимая в руках. Чуть не путаясь в подоле длинного платья, девочка подбежала к королю. Она присела в поклоне-реверансе («А уроки не прошли даром», - в первое мгновение отрешенно подумал Деррик, как будто реверанс мог спасти столь вопиющее нарушение этикета) и затараторила:
- Ваше величество, я нашла то, что вы потеряли! Она в камине пряталась...
Раскрыв ладони, Лин протянула королю чуть измазанную сажей крупную белую крысу в красном бархатном ошейнике с вплетенной в него золотой нитью.
Едва удержавшись чтобы не хлопнуть себя ладонью по лбу сглотнул подступивший к горлу комок. Что именно предъявило королю его бедовое чадо, он не видел, но поспешил приблизиться к тронному подножию и встав на одно колено - ситуация до боли напомнила Ардвилл. И его добровольное унижение, коим он, наплевав на себя и свою гордость, попытался купить у бывшего друга семейное с Тришей счастье.
- Ваше Величество, прошу прощения за поведение моей дочери. Мне едва ли стоило брать ее ко двору.
Как ни странно, не смотря на серьезность её проступка, злости на Гвендолин Деррик не испытывал. Как можно сердиться на то, что пробравшаяся на кухню кошка вылизала из позабытой на столе плошки всю сметану? Или на поросей что через открытую калитку стадом захватили поле с морковью? Сам не доглядел, чего уж на ребенка злиться?

Больше тридцати лет был Беренгар королем. И, хотя для каждого человека его личное дело есть нечто уникальное, животрепещущее и абсолютно неповторимое, как правило впечатление это обманчиво. Ничто не ново перед ликами богов, и, как следствие и в памяти долго правящего монарха, по двухсотлетней традиции династии Авенморов, лично выслушивающего ходатайства и жалобы. Так что удивить короля было трудно, и, накопив долгий опыт, он, зачастую, даже по первым словам, с которым любой его собеседник начинал формулировать свою просьбу, уже приблизительно понимал, о чем пойдет речь. И, когда молодой граф произнес "у меня имеется незаконнорожденная дочь", он уже знал, что за этим последует - просьба об удочерении и легализации ребенка как законного члена семьи и носительницы фамилии. И, нельзя сказать, чтобы прошения такие были редкостью. Тот же Райнхольд обращался с такими просьбами раза три... нет, все-таки кажется четыре, причем один из его бывших бастардов, ныне служил в королевской армии и служил блестяще, полностью соответствуя принятой фамилии и подтверждая справедливость закона об усыновлении.
Вот и у Айрелла, значит, обнаружилась дочь. - с какой-то тягучей, черной апатией текли мысли короля. - Хорошо, что не сын, наверное. Он-то молодой, еще женится, и сыновей, даст Дюжина, породит. Досадно было бы, если бы впоследствии возникла бы тяжба между усыновленным старшим и родными младшими...
Мысль о сыновьях отозвалась медленным жжением где-то в душе. Нет, не от воспоминания о своих собственных, и даже не об Эдмунде, а от взгляда в ту пустоту, которая поселилась в его душе с тех пор, как ушел из жизни Фелан. Тогда, бывший некогда спокойным за свою династию и ее продолжение, Беренгар вдруг осознал, что если изначально он был продолжением ветвистого ствола генеалогического древа, то время одну за другой отсекает от него все новые и новые ветви, и все меньше устойчивых перспектив наследования, без которых ни один монарх не чувствует себя в комфорте и безопасности. Шесть возможных наследников было у него еще несколько лет назад, не считая возможности их продолжить династию внуками и правнуками, но жизнь отсекла одного за другим двоих, а теперь и троих его сыновей, и обоих братьев. И теперь любая мысль о наследниках - пусть и чужих, отзывалась еще и в этой пустоте, тягучим страхом ненадежности будущего, которое он не мог изменить.
Потребовалось почти сознательное усилие, чтобы заставить себя вернуться из своих мыслей к текущим делам, и вновь сосредоточиться.
Голова тяжело пульсировала, наливаясь тяжестью в затылке, расползалось внутри черепа как расплавленным свинцом - горячим и тяжелым.
Собственные мысли были неповоротливыми и непослушными, так, что в налитых кровью глазах, под набрякшими веками вместо дружелюбного любопытства отразилась какая-то тупая усталость и безразличное согласие, с которым он и кивнул, отвечая на просьбу, еще до того, как она оказалась произнесена до конца.
Только вот мимолетное движение, высокий детский голос, от которого заломило в виске и захотелось поморщиться... Что-то непонятное.
Однако, с трудом повернув взгляд в эту сторону, Беренгар сам не ожидая того, почувствовал, что уголки его губ дрогнули. Непривычное это было движение, на онемевшем от тяжелой скорби головной боли лице, и поначалу выглядело нелепо, как если бы улыбнуться попыталась бы глиняная маска, будучи к тому совершенно неприспособленной. Но- нет. Девчушка. Совсем малышка, боги. Но от ее непосредственной живости тянуло таким теплом, что едва-едва пробившаяся на лице короля улыбка словно начала оттаивать, особенно, когда он увидел и причину ее возгласа. И, странно, вместе с этой улыбкой, как будто понемногу испарялась какая-то, пусть и крошечная, но все же часть той горячей тяжести, что заполняет череп.
Он несколько мгновений смотрел на девочку, а потом, все с той же вымученной, болезненной, но все же улыбкой, поманил ее к себе.
- Спасибо, милая. Это, наверное, одна из питомиц ее величества королевы, и было очень мило с твоей стороны отыскать ее. - он протянул руку, осторожно погладил девочку по волосам, и медленно переведя взгляд на Деррика, кивнул, принимая его пояснение. Значит это она и есть. Вновь перевел взгляд на девочку и спросил мягко - Как тебя зовут, дитя?

Совместно с ЛинЛин чуть не подпрыгнула от восторга. «Это одна из питомиц королевы», - его величество Беренгар так и сказал? Вот это да! По мнению девочки только хорошие люди могут заботиться о крысах и наряжать их в бархатные ошейники, а не гонять по всей комнате метлой. Значит, их король очень хороший человек. Прямо как в сказках. Правда, в сказках у королей было по три дочери, одна другой краше, и руку младшей, самой красивой, правитель обычно обещал за убийство дракона. Вот бы Деррик поборол дракона, а потом женился на дочери короля! Тогда, Лин была уверена, ей бы разрешили каждый день играть с белыми крысами.
Но, увы, учитель рассказал девочке перед поездкой, что у короля трое сыновей и всего одна дочь, принцесса Вивиан, помолвленная с этим... как его? Вот же, имена у них у всех сложные какие, и не упомнишь. Так что не получится, как в сказке.
Краем глаза Лин заметила, что Деррик стоит, преклонив колено. Мастер Варден, учитель Ирвина, говорил, что вассал должен так выражать свое почтение суверену? сувениру? сю-зе-ре-ну! Этикет и геральдика давались девочке нелегко. Но слова графа дали ей понять, что она опять что-то натворила, и как дед стоял на коленях перед ее отцом, так сейчас сам Деррик просит за нее прощения у короля.
Впрочем, кажется, тот совсем не сердился, и даже погладил ее по голове.
Лин еще раз присела в реверансе и ответила, начиная с почтительного обращения, как учили:
- Ваше величество, меня зовут Гвендолин, и для меня честь оказаться в Аллантаре, - она замешкалась чуть, но потом решилась. Видно же, что король хороший. – Только вы не ругайте Дер... милорда Айрелла, он вас очень уважает, и всегда пьет первый тост за здоровье короля.
Благоговейную тишину прорезал каскад коротких, и не очень, смешков. Пунцовая Элизабет и вовсе спрятала лицо в ладонях, не зная, смеяться с того, насколько наивная и бесхитростная у неё племянница или же плакать от того, что за ней не уследила. Поднявшийся с колена Деррик подошел ближе к дочери, встал за ее спиной и приобнял правой рукой за плечо. Взглянул в протянутые навстречу к королю ладони, в которых сидела большая белая крыса с розовым, свисающим вниз меж тонких детских пальцев хвостом. Гвендолин он не перебивал и более не извинялся, и даже ни один мускул не дрогнул на его лице при упоминании “тоста за здоровье короля”. Если у него и оставались какие-либо сомнения в том, что сие чадо его родная кровь, то после этого дня они навсегда покинули его голову.

- Вот как... - король перевел взгляд с девочки на молодого графа и улыбнулся, чувствуя, как странным образом каменная тяжесть одевшая все его существо с самого дня суда, словно бы делается легче и тоньше - Благодарю.

На душе потеплело от слов девочки. Ребенок, с его детской непосредственностью, явно выпалил то, что видел, то, что есть. Дети в этом возрасте не умеют притворяться, не умеют льстить. Выходит, так оно и есть.
Это льстило. Это - грело. Свидетельство преданности. Простой. Не отрепетированной, не придуманной. Не навязчивой. Естественной, как дыхание, над которой не задумываются. И как же ценно узнать о том, что она - есть. Вот такая. Не напоказ. Не при дворе. Не для того, чтобы пустить пыль в глаза, или что-то кому-то доказать.
Не странно ли. Собственный сын ненавидел отца, жаждал внимания, власти, почестей. Лелеял злобу, интриговал, чего-то добивался, строил козни и как мечту лелеял план лишить его всего самого важного, причинить боль, и насладиться его отчаянием. А вассал, вдали от двора, ничего не требующий, не ожидающий никаких милостей - просто желает своему королю здравия, и все. Так может не так уж и бессмысленна оказалась жизнь? Да, не смог сделать счастливыми всех своих детей, но, выходит, оказался и вправду хорошим монархом? Ведь именно в таких, мелких, почти случайных проявлениях, отношение к человеку и раскрывается красноречивее. В таких вот незначительных, неизвестных никому поступках, а вовсе не в словах придворных льстецов.
Что ж. Ирония ли это - не заслужить любви собственного сына, но заслужить такую незаметную, но глубокую преданность у вассала. Быть лучшим королем, нежели был отцом? Или... А Вивиан? Леннард? Что думают они, в глубине своих сердец? Еще месяц назад он был уверен и в Эдмунде так же, как уверен и в Леннарде и Вивиан, так может ли быть, что и в их душах, под внешней привязанностью и нежностью таится та же пропасть? Нет... в это не хотелось, не моглось верить. Но ведь и в Эдмунде невозможно было заподозрить ее наличие...
Снова затяжелело в висках. Боги, боги мои, да когда же это кончится, ведь с ума сойти можно от этих мыслей! Как заколдованный круг, возникают от любого, даже самого незначительного толчка и вихрятся, вихрятся, цепляясь одна за другую, как змеи в хвосты друг друга, и кажется нет способа вырваться из их затягивающего водоворота.
С усилием. С таким, от которого, кажется ноют зубы и трещат позвонки - вырваться, вырваться, вернуться к настоящему, к делам, к живым людям, которые пришли со своей проблемой и которым так легко помочь, так легко исправить почти любую проблему, ведь это же так здорово, что же ты тянешь....
- Что ж, дитя мое, я рад познакомиться с тобой. Прими эту беглянку себе, если пожелаешь. Мне кажется, что на твоей ладошке она чувствует себя весьма комфортно. - и, вновь поглядев на Деррика, обратился к нему:
- Так вы не договорили милорд. Вы остановились на том, что получили от судьбы этот нежданный дар.

Совместно с Лин

-  Ваше Величество, благодарю вас за этот... - подхватил Деррик опустив взгляд на девочку. Лица её он не видел, но по тому, как бережно Гвендолин гладила крысу по белой шерстке догадался, что дар пришёлся ей по душе. - Подарок. Верно, я хотел бы узаконить свою дочь.
Договорил, а сам уже прикидывал, как часто эта белая крыса будет оказываться на столе во время обедов и ужинов. Скольких служанок доведет до обморока и как долго, дочь будет горевать по питомцу, если кто-то из обитателей замка, ненароком того пристукнет.
Наверно, в этот момент любой человек обратился бы в слух: что скажет король, не откажет ли графу Айреллу в его просьбе. Но для восьмилетней Лин подарок его величества был куда более важен, чем то, о чем говорят взрослые. У нее теперь есть крыса! Королевская! Красивая, белая – белее, чем руки тети Элизабет.
Больше глядя на новообретенного питомца, чем на щедрого дарителя, Лин поблагодарила короля и снова присела в реверансе. В голове роилась куча вопросов. Не будет ли против королева? А вдруг крыса станет скучать в Вудвилле по своим товаркам? И вообще, грустить о переезде из монаршего замка в графский? Девочка еще не успела привыкнуть к замку Деррика, и для самой Лин Эглентайн был все еще не менее сказочен, чем Аллантар. Конечно, в королевских залах потолки гораздо выше, и колонн больше, и стены все расписаны, да и слуг не счесть. И мастер Варден раз десять повторил, что в присутствии короля есть можно только тогда, когда ест его величество, а еще строжайше запрещено лазать пальцами в соус. Но на этом различия, в общем-то, заканчивались. Для Лин заканчивались, крыса же была королевской, родилась при дворе – кто ее знает, может, привыкла к совсем другой жизни.
Девочка задумалась, чем бы компенсировать своей питомице перееезд в Эглентайн. Точно! У них дома (Лин уже почти приучилась говорить про графский замок «дома» - пока обратно же не выгнали) была красивая и мягкая красная ткань. Вот из чего она сошьет для крысы подушку – чтобы спала ночью. А днем будет носить на плече и ни за что не отпускать, чтобы не добрались собаки.
За этими мыслями Лин было сложно уследить за разговором ее отца с королем. Но, судя по тому, что на колени граф больше не опускался, его величество Беренгар ей поверил и Деррика ругать не стал.

- Что ж, да будет так.
Беренгар кивнул, и повернулся влево, туда, где во главе длинного стола восседал лорд Хвам со своими подручными и писарями. Стол к этому времени уже был почти заполнен аккуратно уложенными бок о бок свитками, на которых тщательно записывались ходатайства и жалобы тех, кто обращался в этот день к королю. Большинство свитков было уже запечатано, как дела уже решенные, и подлежащие отныне лишь присовокуплению к королевскому архиву, но остальные только готовились к тому, чтобы получить ход. Так и дело об узаконивании ребенка не могло было быть окончательно решено здесь и сейчас. Возня с бумагами была, увы, вещью неизбежной во всяком деле. Так, сейчас король мог дать лишь словесное добро на эту процедуру, и начаться она была должна тоже здесь, под пером одного из младших писцов лорда Хвама, который наскоро должен был набросать текст нужного документа. Далее, этот черновик должен был отправиться в ведение геральдмейстера Джоффри из Лонната, который должен был внести соответствующие поправки в записи о доме Айрелл, после чего возвращался к писцам с пометкой от геральдмейстера, о том, что поправки внесены, и лишь после этого документ переписывался набело, на плотный пергамент наилучшего качества, и отправлялся к лорду-канцлеру, для его ознакомления и нанесения большой печати королевской канцелярии. И лишь потом, после всех этих мытарств, уже полностью готовый документ попадал к королю, который должен был подписать его и скрепить уже большой коронной и малой личной печатями. После чего, документ возвращался в канцелярию, и уже оттуда выдавался на руки просителю.
На весь этот путь обычно отводилось около полудюжины дней, хотя, в некоторых особых случаях, вальяжная неторопливость писцов умудрялась растянуть его на сроки иногда совершенно фантастические. Впрочем, бывали и обратные случаи особой поспешности, на что Беренгар сейчас акцентировал, обратив взгляд на своего канцлера, чтобы тот обратил особое внимание на его слова, после чего снова обратился к Деррику
- Надеюсь увидеть вас сегодня за ужином, милорд. Разумеется, вместе с этой милой маленькой леди. Надеюсь, документ к этому времени уже будет готов, и я буду рад вручить его вам собственноручно.
Лорд-канцлер, разумеется, и бровью не повел, зато двое молодых писцов не удержались от улыбок, представив, какую физиономию скроит неторопливый геральдмейстер, когда ему скажут, что в его распоряжении не несколько дней, а всего лишь пара часов. Желчный характер старика был известен всем канцеляристам. Он не терпел, когда его торопили, и выполнял свои обязанности с вальяжной неторопливостью некоего адепта, приобщенного к великим тайнам, священнодействуя с книгами и свитками как с предметами какого-то запредельно возвышенного культа. Однако, не оставляло сомнений, что под нажимом лорда-канцлера старик все же смирится с необходимостью поторопиться, пусть и будет ворчать так, что впору будет конспектировать его речи, для пополнения знаний в сфере высокопарной брани.
Впрочем все эти внутриведомственные мелочи короля не слишком интересовали, и он продолжил.
- Могу ли я оказать вам еще какую-либо услугу, граф?
-

Совместно с Лин


- Нет, Ваше Величество, это все, что я хотел просить. Благодарю за оказанную нам честь, - поклонился, прижимая правую руку к груди. Не без удовлетворения отметил, что дочь последовала его примеру, присев в неуклюжем, но полном почтения реверансе, не выпуская питомицу из чашечек-ладоней.

После аудиенции, распрощавшись с Элизабет, Деррик с дочерью отправился в дом деда. Там они встретили обретавшегося в столице уже второй месяц Эдмунда. Знакомство, как показалось Деррику, ни Эду, ни Гвендолин радости не доставило. Да и с чего бы, по правде говоря. Так что, наскоро пообедав, остаток дня граф с дочерью провели в городе, где Линка умудрилась потеряться, найтись и потеряться снова. Каким-то чудом отыскав дом и вернувшись еще до наступления сумерек.
Сказать по правде, Лин не знала, хочет ли она вовращаться в дом того, кого теперь по праву могла называть прадедом. День был слишком полон на события, бросая ее из жара в холод, из восторга и восхищения в ледяной ужас, как кузнец закаливает сталь для клинка. Все были добры с ней: Деррик, тетя Элизабет, сам король, и даже ее новый дядя Эдмунд, рассеянно улыбнувшийся при их знакомстве. А Лин застыла, как храмовая статуя, не в силах выговорить ни слова. Она узнала, узнала его! Девочке показалось, что этот человек тоже прочел все в ее глазах, но представленный ей Эдмунд Айрелл, как только с церемониями было покончено, отвернулся и пошел по своим делам, пробормотав что-то на ходу.
Выглядел он точно также, как год назад, когда Лин видела его в первый раз. Бабка послала ее козу искать – отвязалась, дурында, ушла на ту сторону ручья к сторожке молодые клены обдирать. Лин уже было напала на след беглянки, легко определяемый по черному горошку на тропинке. И тут послышались голоса и девичий смех. Она сиганула в высокую траву, сама не зная зачем, скорее из озорства. Смех принадлежал Рыжей Берте, средней дочери скорняка, а вот мужской голос был незнакомым. Лин подглядела поверх травы – кто-то из замка наверное, уж очень богатый у него был наряд. Про что они говорили, девочка не слышала. Наверное, о любви: щеки Берты заливались румянцем, а богатый ухажер все пытался ее приобнять. Выждав, пока оба скроются в сторожке, Лин подкралась к окну. Ох, и всыпал бы ей сейчас дед, если бы застал за подобным занятием. Но рядом никого не было. Она встала на цыпочки и...
Берту нашли через два дня недалеко от этого места. Лин и не сразу узнала – досталось от деда за козу, так и не найденную. Выдрал, как боханову козу, так и приговаривая, да еще со двора не велел выходить. Потом в соседней деревне девушка пропала, а на праздник вереска другая - в рыбацком поселке. Ходили слухи, что чудище забрело в их края, Бист Вилах или кто похуже. Но Лин точно знала, кто всему виной. А теперь - и его имя.
В одной из лавок Деррик отвлекся, так увлеченно торговец расхваливал свой товар, раскладывая перед знатным покупателем лучшую кожу из Вестмора. Лин шмыгнула за дверь и бежала со всех ног, пока не скрылась за углом, где залезла под крыльцо и сидела там почти до темноты. Очень хотелось спрятаться так, чтобы никто ее не нашел. В городе это несложно, тут все куда-то спешат, не обращают на других внимания, даже не здороваются друг с другом. Станет на кухне помогать или пойдет к прачке в услужение. Все лучше, чем с душегубом в одном доме жить.
Она вытерла нос рукавом – тут было некому напомнить об этикете. Конечно, можно сбежать. Но тогда она подведет всех: Деррика, Рейнарда, Ирвина, тетю Элизабет, короля Беренгара, крысу – та ведь не соглашалась из дворца переезжать в трущобы Аллантара. А Лин ей даже имя еще не придумала. Нет, она должна их всех спасти от убийцы. Даже если ее саму задушат, лучше ее, чем Ирвина или его величество. Выбравшись из своего укрытия, она сунула крысу за пазуху и что есть мочи побежала к дому.