21.03.1254, Сталь и огонь. Послесловие. Гласом народа о делах государственных 

Дата/время: 21.03.1254, вечер
Место действия: Аллантар, столица королевства, Торговый Квартал, трактир Рыжая Каракатица
Участники:Сай и Ларри - приказчики вестморского торговца. трое стражников из Ал-Антара - Хайнст Дранобородый, Шрам и Тыковка. Все персонажи - нпс.
Предыстория/суть темы: Мятеж закончился, закончился суд, завершилась казнь. Но мусолить подробности всего произошедшего люди будут намного долльше.

Город гудел. Глубокая ночь не помеха тогда, когда народ гуляет. А народ гулял. Из каждого трактира летела музыка, стук кружек и гул развеселых голосов, по каждой улице ходили толпы развеселых горожан, на каждой площади в кругу из факелов представляли бродячие артисты, пели барды и гримасничали скоморохи. Большая ярмарка, знаменующая начало весны гремела уже третий день, с рассвета до пополуночи, и народ, радовавшийся окончанию зимы, окончанию тягостного ощущения войны и началу подготовки к очередному сезону пахоты и торговли, праздновал с удвоенной лихостью, словно вознаграждая себя за все зимние месяцы тишины.
Рекой лились пиво и эль в трактирах, трактирщики за день сбывали месячные нормы выпивки, благодаря чему раз через три благодушно наливали задарма, лавки стояли открытыми и день и ночь, охрипшие зазывалы вопили, точно недорезанные петухи на заре, и даже непотребные девки, воодушевленные всеобщим подъемом, и небывалым приливом клиентов запрашивали лишь половину обычной цены.
Немудрено. Несколько месяцев народ жил под гнетом смутных, тревожащих слухов, которыми обрастала любая новость с севера и юга. Более того, поскольку сведений о происходящем было мало, и поначалу все они прямиком шли в королевский замок, то в город просачивалось лишь то, что чуткие уши служивших в замке слуг и охраны, подхватывали из разговоров членов Совета и королевской семьи. А если учесть, что к услышанным обрывкам эти доброхоты неминуемо присовокупляли свои собственные умозаключения, да и потом, передаваясь из уст в уста, новости все больше и больше обрастали плодами народной фантазии, то можно представить себе, какие дикие и страшные слухи циркулировали по столице, расходясь от нее во все стороны с разъездами торговых путей.
И, хотя эти слухи все-таки в известной степени корректировались глашатаями, раз в дюжину дней оповещавшими народ о происходящем на севере и юге, народное воображение придерживалось официальных сообщений лишь в качестве направляющей нити, и с энтузиазмом облепляло их массой самых причудливых деталей. Здесь были и полчища норкингов, завоевавших северные герцогства, и учинившие там резню, и массовая вспышка проказы (в некоторых слухах - заразное безумие) поразившее Ланс, за что и была предпринята блокада, были и логрийские шпионы, наводнившие юг, и аспарская сон-трава, и безумие герцога Бьято, велевшего сжечь свои прибрежные деревни, были даже фантастические рыболюди, вышедшие из моря, которые истребляли мужчин и сношали женщин, благодаря чему в Лансе отныне будут рождаться лишь страшные чудовища с жабрами вместо ушей и хвостами вместо ступней.
Не успокоило буйство народной фантазии даже известие о подавлении Ланского мятежа, прилетевшее с почтовым голубем, и тотчас разлетевшееся во все герцогства страны на голубиных крыльях, оповещая крупнейших вассалов короны о положении дел, и призывая желающих в столицу, дабы своими глазами увидеть и принять участие в завершении этой истории.
Напротив, новая информация обрастала все большими и большии толками и волна слухов грозила перехлестнуться выше самых высоких башен Ал-Антара, когда, наконец, разбилась о реальность, вступившую в город в лице усталых, измотанных многомесячным тяжелым походом, леркар, вместе с обоими принцами. Причем, ко всеобщему народному ликованию, Леннард, которого обожал и простой люд и ремесленники, и торговцы, ехал во главе колонны, цел и невредим, без шлема, улыбался и махал рукой шумно приветствующей его толпе. Рикард же держался посередине, рядом с большими клетками, в которых везли пленных, и лишь внимательный взгляд мог высмотреть черный гребень его шлема среди алого разноцветья других.
Возможно, именно это обстоятельство и усилило народное ликование, как бы подчеркивая, что это не жестокая черная тень Безмордого привела пленников на расправу, оставив позади мрачные силуэты виселиц, а всеобщий светлый любимец Леннард возвращается с триумфальной победой, а значит, все спасены и государство в безопасности. А уж от чего спасены - это уже малоинтересные детали, да и кто бы ими задавался, когда есть повод отпраздновать.
Поэтому, город встретил возвращающихся восторженными воплями, тучами шапок и рукавиц, бросаемых в воздух и зимними цветами и еловыми ветвями под копыта лошадей и сапоги пехотинцев. В тот же день, на площадях и рынках столицы вновь появились глашатаи, и, до хрипоты оглашая стылый и сырой воздух ранней весны, объявили, что через полдюжины дней состоится суд, по делу о государственной измене, приведшей к беспорядкам в Лансе и многочисленным жертвам среди его защитников. Суд состоялся семнадцатого дня Проталин, осужденные были казнены на следующий день, девятнадцатого дня открылась ярмарка, и столица, словно выдохнувшая напряжение зимы, гуляла, наверстывая упущенное, вознаграждая себя и за крайне сдержанное, почти формальное празднование нового года, и зиму, полную волнений.
И гуляли все. От обилия приехавших на суд и праздники людей, в городе, казалось, стало тесно. В гостиницах и трактирах не хватало мест, даже в ремесленном квартале не находилось ни единой свободной комнаты, не сданной внаем, и многим экипажам пришвартованных в порту судов приходилось ночевать прямо на кораблях, под открытым небом. Но и это не умаляло всеобщего веселья. Приправой к нему служило жадное любопытство тех, кто прибыл в столицу уже после восемнадцатого Проталин, и немалую долю разговоров по трактирам составляли расспросы и пересказы увиденного и услышанного, тем более, что число очевидцев суда и казни было очень велико, и любопытство приезжих изрядно добавляло им значимости в собственных глазах. Может благодаря этому, многие из них не удерживались и изрядно привирали, приукрашивая увиденное и добавляя себе значимости. Чуть ли не каждый второй готов был поклясться, что стоял "вот так вот рядом, как с тобой сейчас сижу" рядом с Изабель Бьято, когда ее вели на костер, или что успел поймать последний взгляд принца Эдмунда, прежде чем над его головой опустилась крышка бочки.

- И что, правда такая красивая?
- Писаная красавица. - рыжебородый стражник, с проплешинами в бороде там, где оставила свои следы оспа, и крупным, мясистым носом, даже кружку допил залпом, знаменуя этим впечатление, которое производила мятежная герцогиня. Постучал кружкой по столу и выразительно поглядел на собеседников. Те, охваченные жадным любопытством, даже не сразу поняли, благо, тот, что был помладше, спохватился, и налил. Стражник принюхался, и удовлетворенно крякнул. - И ведь какой павой выплыла! Ни дать ни взять, королева! А разодета как! Платье хоть и черное, а такое, что... - он мечтательно выписал ладонью воображаемые округлости- Все при ней! И вся в янтаре! И на судей смотрела, как на любовников! Те ей вопросы, а она отвечает, с ленцой так, растяжно, ну точно кошка мурлыкает. Да смотрит, томная такая вся, ну прям сейчас со скамьи да в койку! Ух и горячая баба! Ручаюсь, не у одного меня такое желание было! И впечатление: только тронь - так сама одежку скинет, да и вытворять наверняка умеет такое, что любой шлюхе на зависть!
- Ух... - завистливо вздохнул тот, из слушателей, что был постарше. - Неужто правда? Вот бы поменяться с ее муженьком, эт каково наверное, драть такую когда пожелаешь!
- Не скажи. - рыжебородый погрозил парню кружкой, и отхлебнул. - Додрался герцог. Такой мед сладок, да голову с него сносит напрочь, да мозги того и гляди в срамной уд съедут, и не попрощаются. У него и съехали. Вишь ты, когда ее расспрашивали, что да как, она этакой невинной овечкой прикидывалась, мол так и сяк, невинна я, покорна мужниной воле была, хоть и знала, что затеял он неблагое, да ведь как пойдешь супротив. Никак-де такое не можно, и терзалась-де голубка в страхах да сомнениях, и решила что одно ей остается - по мере сил удерживать его от безумств. Но не вышло-де, а теперь и вовсе вдовою осталась, несчастная, и хоть и был он мятежник, да все равно скорбит о нем и просит, чтобы позволили ей в уединении мужа оплакать, да скорби утолить... И вот представьте, так убедительна, стерва, оказалась, что ну вот ни одного человека не было из всей толпы, кто бы не поверил. Бабы... да что там бабы, видел своими глазами, что и мужики многие слезу пустили...
- Да как же так вышло что ее сожгли! - не утерпел младший. Молоденький, лет восемнадцати, вихрастый паренек, служивший у веденского торговца шерстью.
Сай и Ларри, оба состояли при этом торговце, один писарем, другой счетоводом, и, к своему отчаянию, прибыли в столицу вместе со своим хозяином лишь наутро двадцатого Проталин, когда ярмарка была уже в разгаре, а о судилище и казнях напоминали лишь оцепленные стражей уродливые бугры комковатой земли на плато за городской стеной. Теперь, они с жадным любопытством расспрашивали очевидцев, и надо же было такому случиться, что повезло им наткнуться в Рыжей Каракатице на троих стражников, завалившихся сюда, чтобы ометить завершение своего дня свободы темным элем да рыбными деликатесами, коими славилась Каракатица.
Те оказались не прочь посплетничать, тем более, что суд был делом открытым, пускали на него всех желающих, покуда только хватало места в огромном Большом зале замка и входной галерее. А уж казнь и вовсе наблюдать мог весь город, и народ тогда облепил не только каждый фут вокруг оцепленного места, но деревья, и гребень стены, и каждый выступ и каждую бойницу в обоих ее ярусах чуть ли не на полмили в обе стороны. Кто посметливее, те за ночь накануне казни и помосты передвижные не поленились срубить наподобие осадных башен, в четыре-пять ярусов, и места на них продавали чуть ли не с рассвета. А раз не было ничего секретного, так чего ж не почесать языки, тем паче, угощали торгашеские приказчики с размахом. Одних только плошек с тушеными щупальцами в соусе из чернил - фирменное блюдо Каракатицы, заказали по две на брата, не считая густой, как сметана, похлебки из мерланов, жареных карпов с яйцами и зеленым луком, мидий, запеченных в корке из соли, маленьких осьминожек на палочках, зажаренных до хруста в аспарских пряностях, и прочих вкусностей, от которых ломился стол. А уж эля и вовсе не жалели.
Не слишком, кстати, умно со стороны молодых слушателей, ведь рассказчики могли, дорвавшись до дармовой выпивки и захмелеть, да завалиться мордой в сазаний хвост, не закончив рассказа. Но так уж повезло паренькам, что Хайнст Дранобородый поистине мог выхлебать и бочку, не потеряв при этом ни на йоту своего красноречия. Двое других, впрочем, тоже не мальчишки были, коих легко споить, но пока в основном помалкивали, налегая на еду, да изредка вставляли поясняющие замечания.
- Как вышло? Кхе. - Хайнст пригубил очередную кружку, и подцепил на нож тушеное щупальце.
Прожевал не торопясь, словно и не замечал, что его молодые собеседники от нетерпения аж на скамье подскакивают. Проглотил, глотнул еще и только тогда соизволил продолжить
- Да вот, когда уж все поверили почти, что она и впрямь не при делах, того и гляди возмущаться бы начали, что ее, несчастную, на суд привели, как вдруг один из судей вопрошает - не скажет ли она, знакомо ли ей имя некоего Гару. Отвечает, да, мол, был такой, мужнин телохранитель, аспарец. Был-де при нем неотлучно днем и ночью много лет, навроде живой тени, всегда и везде, и настолько к нему привыкли, что и не замечали уже почти. Ее спрашивают - а что с ним потом сталось. Говорит не знаю и не ведаю, у себя сидела, молилась да плакала, а потом пришли королевские воины в город, и потом к ней пришли сказать что муженек ее возлюбленный убит, а каким образом и каким злодеем - не сказывали. А телохранитель как в воду канул, про него и не вспомнили. А когда спросили ее - как, по ее мнению, герцог погиб - плечиками жмет да платочек к носу, не знаю мол, может сам себя порешил, поняв, что дело его гиблое, али королевские солдаты постарались, а может этот самый Гару его прирезал да сбежал, может и прихватил что напоследок. Только от вопроса этого - много кто заметил - побледнела малость, да и всхлипывала довольно-таки фальшиво. И тут спрашивают - не возражает ли герцогиня заслушать некоего свидетеля. И выходит человек такой - высокий, худой как палка, в балахоне непонятном, ну, чисто лохмотья, капюшон до самого подбородка, только кисти рук видать. А руки такие... пальцы сухие, как палки, но меня при взгляде на них пот прошиб, вот было что-то такое, казалось этими пальцами как ножами убивать можно, и подумалось еще, что этот - наверняка умеет. Капюшон откидает и лицо кажет - смуглый аж черный почти, лицо узкое, щеки ввалены, на голове тюрбан такой маленький, как некоторые аспарцы носят, а глаза... ух какие... - стражник аж поежился, впрочем, довольно, ясно демонстрируя этим что жуть носила немалый оттенок восхищения. - Запавшие, кажется до середины черепа, но зато КАК он смотрел, браты... Не передать. Если б взглядом убивать можно было - остался бы от красотки прям на месте один уголек. Она как стояла, так и села, и белая совсем стала, как тот самый платочек. Хоть и держалась, пока, даже рассмеялась, а смех-то, не прежний, который был как колокольчик серебряный, а пронзительный такой, громкий слишком, все заметно, что нарочно смеется, не от сердца. Спрашивают ее - знаете кто это, она в ответ, конечно мол знаю, это тот самый Гару, только вот какой из него свидетель-то, если он по-нашему ни слова не говорит. И ехидно так добавляет - неужели господа судьи настолько предусмотрительны оказались, что и толмачом обзавелись, да таким, чья добросовестность настолько неоспорима, что может попытаться тягаться с ее, герцогиней, репутацией. Тут-то я в первый раз и подумал, а не брешет ли красавица. С чего это ей о репутации своей вспоминать, и заранее пытаться этого самого телохранителя мужнина неправым выставить. Неужто, вот гад буду, не вру, тогда еще подумал, рыльце у нее в пуху каком, что мужик этот может сказать что-то, что противу нее станет? Шапка на воре горит, понимаете, да? Но тут - она аж ротик свой красивый разинула - потому как этот самый Гару вдруг заявляет на самом что ни на есть нормальном языке, по-нашенски, только с акцентом этим пришептывающим - что распрекрасно и сам по-кэрски объясняться умеет, и что проведя столько лет при ее муженьке даже самый распоследний водонос не научился бы языку. А что говорить при ней никогда не говорил, так не в том его работа состояла, чтобы языком трепать.
- Что, прямо так и сказал? - восхитился Сай, но Хайнст потряс бородой
- Да нет конечно. Только что я вам, попугай аспарский, дословно все пересказывать. Но смысл - такой. Что говорил-де в присутствии господ, только когда к нему обращались первыми, а господин его, то бишь Генрих, обращался к нему только по-аспарски. Но он-то был при нем неотлучно, слушал все его разговоры, видел всех его собеседников, вот и набрался. Да и за двадцать лет и с прислугой и с конюхами, и с учениками, которых завел чтобы охрану усилить, все как-то же надо было объясняться. Вот и выучился, а герцогиня этого не знала, поди за все время и голоса-то его не слыхала почти. Верно и вправду это для нее сюрпризик оказался неслабы, потому как на привидение похожа стала, даже губы задрожали. И ка-а-ак завопит! Что-де червь неблагодарный, как смеет он тут показания противу нее сказывать, что он небось сам герцога порешил, смотрите, мол все! И вообще он по законам своим обязан глотку себе перерезать за то, что хозяин его погиб, а он тут еще смеет голос возвышать, холоп этакий... Но тут уже ее никто слушать не стал и вопросы уже ему задавались, а ей сказали вежливо, чтоб заткнулась, иначе выведут, да без нее самой судить будут. А Гару, прикиньте, други, оказался и вправду из того самого Храма аспарского, где людей как псов цепных готовят, и страшных убийц из них делают, что способны одним пальцем человека убить и следа не оставить, и которые глотки себе режут, если оскандалятся, да подопечный их пострадает. Я про него только легенды слышал, их выпускники, поди, никогда на наших берегах не объявлялись, их аспарские раджасы на вес золота, слыхал, раскупают едва те из ворот храмовых выходят. Вот, видать, один и нашелся, да не просто так, а двадцать лет Бьято служил. И он... ух, чего он только ни рассказал! Как гуляла она с муженьком то по садам водным, то по берегу морскому, то на террасе и в спальне, да день за днем, понемногу, то словом, то двумя, то целыми речами, напоминала тому о тех днях, когда папаша евонный был в Лансе королем. Сокрушалась, как Ланс больше не свободное государство. И так выворачивала, что выходило как кэрцы-супостаты его батю-короля, несчастного, обманули, да вынудили отречься, и как он помер потом, что с ее слов выходило, что чуть ли не прямо убили его, да земли захватили. Ха! - Хайнст залпом опрокинул кружку. - Да я сам воевал во вторую Логрийскую! Своими глазами видел, что логрийцы с Лансом делали! Драли странейку эту в зад, как девку непотребную, и население вертели как хотели, а пресловутая армия пресловутого королька ланского, только и знала что бежать от них сломя голову, оставляя на поживу и замки и деревни, пока наконец их не осадили в Мэйнстоне и не заморили как крыс в амбаре. И не видать бы этому самому корольку конца войны, кабы б мы не нагрянули, осаду бы не сняли, да не погнали вражин по всему Лансу обратно до берегов. Корону он отдал, ха! А кто ему эту корону, страну, да жизнь сохранил, от позора да от логрийского полона избавил - позабыла видать напомнить. И Бьято этот, неблагодарный щучий сын, тоже позабыл, как хваленая "армия" его папаши прошляпила всю страну, и как замок Наари горел, вместе с его женой первой, сестрой да матерью, потому что доблестные вояки Ланса не смогли даже удержать его, хотя мы уже шли на помощь! Супостаты, как же. Кабы не мы, всем бы им в кандалах на логрийский рынок рабов, и их вельможным величествам и вообще всем, до последнего крестьянина! Шлюхины дети, вот где неблагодарность....
- Да то понятно, ты про Изабель давай - нетерпеливо поторопил Ларри, понимая, что если старый вояка поплотнее усядется на любимого конька, то сбить его оттуда будет невозможно. - Что еще там Гару этот рассказывал.
Дранобородый шумно засопел, как бык, упершийся с полного хода в стенку, посмотрел исподлобья, но, все же кивнул.
- Да то и рассказывал. Как она медленно, да исподволь муженьку своему в уши вливала какой-де он несправедливо порабощенный, как там на том свете батяня евонный сокрушается, да как было бы красиво вернуть памяти этого самого бати то, что когда-то он потерял. И ведь как умно, щука, поступала. Капнет яду, да тему сменит. Еще раз капнет, да вновь сменит. И ласками, ласками задабривает. Кап-кап-кап... А капля-то камни точит, то всем ведомо. Вот и стал он задумываться, что жизнь позади уже, сам хвор, ничего в жизни не совершил, а хорошо бы было и правда вернуть то, что батя потерял, чтобы, значит, когда помирать - там, за порогом сказать ему, что вот, сумел и не зря прожил. О мятеже, значит, задумываться стал, хоть и долго очень обдумывал, и никому не гугу. А она знала, и потихоньку и дальше пошла. Шепнула ему как-то, еще на Урожая, что убийцу подослала к принцу Рикарду, чтобы, значит, заранее армию обезглавить. Да герцог ей сказал, что не получится его отравить, а убийца может на их след навести. Вот перепугалась она тогда. Ведь тогда всем ее задумкам конец, не будет ей ни мятежа, ни Ланского королевства ни янтарной короны на ее красивую головку. И тогда отправили одного из учеников этого самого Гару, чтобы тот позаботился обрубить концы, чтобы этот самый убийца, вне зависимости от успеха его миссии, навек заткнулся, и никому бы ничего рассказать не сумел. А ученика, этот самый конец обрубившего, Гару по поручению Бьято потом сам порешил,чтобы,значит, уже совсем надежно, и даже четырежды случайно никакой след к его обожаемой женушке не привел. И ведь верно! - стражник вновь стукнул кружкой по столу, вновь отвлекаясь от темы - Помню я это дело! Был тогда большой скандал, кто-то попытался отравить принца, убийцу искали, и выловили потом во рву, со второй улыбкой от уха до уха, пониже подбородка, так что и допросить оказалось некого. Вот и выяснилось наконец, откуда у того покушения ноги росли...
- Я тоже слышал, что Безмордого отравить пытались - оживился Сай - Да только поговаривали, что этого проклятого даже и отрава не берет и... э-э-эй, ты чего!.. Пусти!
- Ежели хотишь язык свой поганый на месте сохранить - не смей! - хрипнул искуренный бас в самое ухо.
- Чего не сметь? - парень полу-хрипел полу-попискивал. Кулак, скрутивший ворот его рубахи был размером аккурат с половину его головы.
- Не смей про принца хоть слово неуважительное, понял? - это один из угощаемых стражников, доселе налегавших на еду и питье, и, казалось, совершенно равнодушными к разговору, теперь притянул паренька к себе, сграбастав за ворот и рычал, ткнувшись чуть ли не носом в его побледневший лоб, и обдавая запахом выпитого эля и съеденного лука. - Ни слова! Иначе угощение твое тебе же в глотку запихаю и из задницы вытолкну.
- Эй, эй... погоди... - перепуганный Ларри повис на ручище стражника, чуть ли не умоляюще - Он ведь не сказал ничего такого... ну прости... ведь все говорят..
- А плевать мне что все говорят - продолжал рычать стражник, но на этот раз, уже Дранобородый сам потянул его назад, усаживая на прежнее место, а перепуганному Саю адресовал укоризненный взгляд.
- Говорят много чего, на каждого дурака объяснений не напасешься. Да только если голову сохранить на плечах хочешь, щегол, следи за языком, чтобы ни единого слова худого о легате не проскочило, в присутствии хоть одного человека, кто шлем армейский носил али носит. Другие пусть как хотят его так и зовут, а мы - в лоскуты порвем. Ясно?
Сай квохтнул что-то бессвязное, недоуменно и перепуганно оглядывая сотрапезников, из которых уже и третий смотрел настороженно. Протер шею, чуть ли не со всхлипом:
- Ясно. Звиняйте, не знал, ведь все говорят... - начал было привычно, но тут же поправился, почти жалобно - Да, понял все. Но почему так...
- Да потому, что и он за нас каждого порвать готов - тихо пояснил третий, доселе молчавший, стражник, чье лицо, отмеченное длинным шрамом, шедшим от переносицы, через всю щеку до самой шеи, явно свидетельствовало о том, что прежде чем осесть в непыльной и спокойной службе стражи королевского замка, довелось ему и повоевать - За каждого из нас, буде то пехотинец от сохи первого года или ветеран коронной гвардии.
Оба других стражника кивнули не сговариаясь, а шрамированный продолжал.
- Знаешь, как казнили этих предателей, что форты жгли да обманом гарнизоны их перерезали? Логрийской казнью. Это когда живьем закапывают под трупами, или костями предательством убиенных. Для нее из погорелых фортов по всему Лансу еще со дня падения Хайстрена собирали и свозили кости, остатки оружия, шлемы да обрывки плащей.. все то, что от товарищей наших, погибших там, осталось. А пока поганцев этих в ямы скидывали, да заваливали сверху, решетками, костями, а поверх - землей, легат наш стоял над ямами и вслух перечислял имена. Три сотни имен, да не по табличке, а по памяти. А ведь среди тех - офицеров было хорошо если пара десятков. Остальные - обычные рядовые стандартных призывов, без регалий, званий или заслуг, а все равно, значит, ценны. Так и перечислял, часа два кряду, не меньше, чтобы слышали те, кого казнили. Имена всех тех, кого гаденыши эти обманули, воспользовались тем, что знали и пароли и уклад, кто открывал ворота, видя своих, и тут же получал секирой в морду от этих предателей и наемников с Дарта. Чтобы имена их стали последним, что предатели перед смертью услышат, чтобы помнили их, пока там, под землей задыхаться будут. И казнь такую - он перед судом сам потребовал. Да поклялся и наемников дартских найти да истребить, потому что никому не дозволено его солдат, да не в честном бою, а таким вот предательством низким, убивать. Его солдат, смекаешь? Вас-то вот ваш торговец, коему служите, так, небось, защищать не будет, если завтра вас какой-нибудь ловкач с пристани в воду скинет, верно? И не полезет из собственной шкуры вон, по льдам да северным морям, дабы за вас отомстить. И семьям вашим из собственных средств пенсии не назначит. Скажете, нет? А он отомстил. И пенсии назначил. И на Ланс когда шел и мерз вместе со всеми, и потонуть мог как последний из пехотинцев,, и сражался средь первых. А когда там, в Хайстрене, эти паскуды, в надежде прорваться, пытались им да младшим Бьято прикрыться - велел расстрелять всех по ногам, да хоть с собой вместе, лишь бы ни один из предателей не ушел. Станет за вас мстить ваш торговец так, чтоб самому под стрелы стать? Нет? То-то же. Так что придерживайте языки. Мы легата нашего всегда уважали, благо на Логрийской второй заслужил. А уж опосля Вестмора и Ланса - Хайнст верно сказал, в лоскуты порвем, да не задумаемся. Ясно?

Юноши пристыженно помотали головами, а Ларри, примирительно подняв руки постарался разрядить неожиданно накалившуюся атмосферу.
- Так что же дальше было? С этим рассказом Гару?
Хайнст посопел маленько, плеснул и себе и товарищам еще эля, помедлив, и молодым людям налил, да продолжил, поначалу как бы нехотя, но мало-помалу снова возвращаясь к прежней увлеченности.
- Да то и было. Все он рассказал. И про то, каким манером она муженька уламывала, аки капля, что камень точит. И как на балконе у герцога во время праздников в честь Урожая, он собрал заговорщиков, и как они планы обсуждали. И что был там - кто бы подумать мог - еще и принц Эдмунд. И дальше все рассказал, и каков был план, и какая доля каждого в нем была...
- А какой план-то? - нетерпеливо ерзал Сай - Слышали всякое, да то ж не точно! Ты подробнее давай!
- Да тот и был план! - отбрил Дранобородый. - Послать гонцов на Дарт, наемников там нанять, и в Ланс привезти их втихаря. А тем временем - послать королю ложное оповещение, якобы от форта на Диком берегу, что напали на них норкинги и в осаде держат, и вообще их там столько, что всем поселениям в тех краях кирдык, и выжившие в лесах хоронятся, и что сам форт продержится недолго и помощи просят... Затем, чтобы ушла армия на север, норкингов отбивать. Время-то зима, рассчитал, паскуда этакий, что погибнут в горах. Со льдов ли сорвутся, под лавиной ли останутся. Хребет-то Северный средь зимы перейти это те не карпа сожрать. - в доказательство он отвернул голову жареному карпу и с хрустом вгрызся в румяную корочку, покрывавшую выгнутую спину рыбины. Сплюнул плавник.
- Рассудил так, что если даже не погибнут в пути, и таки до Дикого берега дойдут, обратно уже не вырвутся. И ведь правильно рассчитал, сукин сын, умный, не отнять. Ведь в зиму Дикий берег от всей земли отрезан - ни посуху не выбраться ни на помощь позвать, чтобы корабли пришли. А пищи там - всего ничего, и несколько тысяч человек, если не промерзнут да не погибнут от лавин в горах по пути, то уж наверняка перемрут с голоду и холоду, после того как, в ожидании весны, выжрут все возможные припасы, вплоть до кожаных ремней да коры всех деревьев окрест. Остался бы тогда король наш без армии, как без рук. Новую-то еще поди собери, по кусочкам, со всех фортов и крепостей, границы оголи, да еще командующего толкового сыщи, да приучи всю эту по лоскуточкам собранную рать единой слаженности да совместным действиям. Не одного года это дело. Так бы и случилось, кабы корабли Дисморов на помощь не пришли, уж не знаю каким добрым духом их туда привело. А тем временем, пока армия на север ушла - обтяпывал Бьято и свои делишки у себя на юге. Явились к берегам Ланса настоящие дартские корабли, те самые, наемники, которых он с острвов за большие средства нанял. Причем Леро этот Фарегат который, Бьятов поверенный, по приказу его, озаботился и свою дружину и норкингов нанятых, обрядить как королевских воинов, да паруса на драккарах королевским гербом окрасить. Подходили они к берегам, вроде как свои, или обозы подвозили, или прям на кораблях под веслами, и просили открыть. Форты и открывали - думали, свои пришли. Тут им всем конец и наставал. По пальцам пересчитать тех, кому спастись удалось. Более того, Бьято, каков стервец, все предусмотрел - чтобы эти нападения раньше времени не обеспокоили никого и не вызвали бы опасения, что это целенаправленный мятеж против короны, а воспринимались бы как обычный норкингский налет - решил что и на деревни свои, Ланские, пущай нападают, да только осмотрительно, для вида, а не всерьез. То-то никто понять не мог, отчего в фортах ни одна собака не уцелела, а по деревням сожженным -не только ни одного рыбака не убили, так еще ни одной девки не снасилили - виданное ли дело для норкингского налета. Потом и объявил во всеуслышание, так мол и так, нас тут норкинги донимают, а король Беренгар и не чешется нам помогать, я мол много раз о помощи просил, и потому, отныне свободны мы от присяги вассальной, раз уж сюзерен хрен на нас положил, и будем отныне снова Ланским королевством. Да только вот никаких писем о помощи, и вообще никаких извещений он в столицу не слал, и в фортах разоряемых наймиты его первым делом маяки сигнальные ломали да голубятни уничтожали, чтобы ни один форт ни в столицу о бедствии не сообщил, и в другие форты просигналить не смог.
- Погоди-погоди... - нахмурился Ларри, потерявшийся в этом обилии информации. - Зачем же норкингов в королевских солдат рядить? Только для того, чтобы в форты пробираться обманом? Много ж затрат слишком. Могли и эти, которые из дружины Леро зайти в своем обмундировании, а потом и ворота открыть. Зачем же даже корабли маскировать.
- Тю, дура - хмыкнул шрамированный - Да для того, чтобы слух по всем ланским деревням да замкам прошел, что те, кто приходят с драконами красными - это враги, ряженые норкинги, и их надобно встречать мечом да огнем. Во-первых, чтобы против королевских сил их непоняткой этой обозлить, а во-вторых, на тот случай, если кто-то из армии нашей к ним все-таки прорвется. Знал ведь, паскуда, что ежели вырвется кто из северной ловушки - придут непременно чтобы к ответу призвать. Вот и озаботился, чтобы все население в знамени королевском врагов видело, да сопротивлялось. Без этого-то положим, не каждый бы решился подумать сопротивляться, все же не все в Лансе скоты неблагодарные, помнят многие, кто их от логрийцев избавил. А так... идут? Идут. Драккары с драконами? Они самые. Ну значит снова норкинги, бери факелы да вилы и к бою! И ведь сработало - когда подошла армия к Леррану, их там так и встретили, и битва была большая.
- Это та, где Красного Графа убили? - щегольнул познаниями Сай, уже поднабравшийся страшных сплетен у кумушек в лавке своего хозяина. - Говорят страшно убили, так, что он теперь каждую лунную ночь окрест замка своего ходит с дырой вместо рта, а все лицо в крови. Подходит к тому, кого встретит, посмотрит, что-то сказать силится, да не может, и, говорят, кто его увидит - онемеет под утро, а то и вовсе помрет.
- Может и так - Дранобородый смачно сплюнул еще один плавник, покопавшись в рыбе, вытянул хвост с почти целым хребтом и его отбросил в сторону, к внимательно наблюдавшим за трапезой трактирным кошкам. Те оценили. - Только не все дурнями оказались. Было средь ланских дворян и несколько таких, что свои мозги не совсем герцогскими байками забили. Был там один молодой барон... нет, не барон, сын барона
- Осгард - подсказал шрамированный, и дранобородый кивнул - Точно. Ему опосля Лерран и пожаловали в лен, что в драку не полез и сообразил, что никакие то не ряженые норкинги, и своих всех удерживал, да оружие поднять противу воинов королевских не давал. Правда и ему пришлось отсидеть в каземате с дюжину дней, пока разбирались, но разобрались, выпустили, и на суде он потом и сам свидетелем был, историю рассказывал свою, как все было и что видел, а видел он самолично, как ряженые на деревню одну напали, да помогал ее защищать.
- Понятно... но ты давай про Изабель, ну, не отвлекайся - поторопил Ларри, которому не терпелось и дальше послушать про красавицу под судом.
- Кха. Ну да. Слушала она этого Гару, слушала, а когда он рассказал о том, как она к муженьку своему ластилась, когда тот план выложил свой и приступил к тому, чего она хотела - в обморок хлопнулась. Ну, в себя ее привели, она разнылась, мол, да, было дело, но чего я могу, слабая женщина, не я же это решала, я просто-де разговоры разговаривала, мысли свои и все прочее, ведь у каждого право есть, мол и знать не знала, что он мои слова в дело обратит, я за его действия не в ответе... То жалобится, то снова в крик, что как смеет аспарский пес что-то противу нее, герцогини, жены его хозяина голос возвышать, а он, знай дальше речь ведет. Да говорит как! Тихо, мерно, точно не человек живой а кукла какая чревовещательская, смотрит в пространство и знай себе чешет, как вслух думает. И рассказал он еще вот что. Что он-то уже давно знал, кто она и что представляет из себя, да господину своему говорить не смел, да и не подобает ему мнение выражать. И только когда в ночь накануне взятия Хайстрена, когда Бьято получил последнее извещение, что армия в ночи с лагеря снялась, идет на него и на рассвете будет уже у стен - окончательно пал духом и понял, что дело кончено. К смерти готовиться начал, официально сказал, что освобождает его, Гару, от его долга и просил его, Гару, отныне присматривать не за ним, а за любимой его женушкой. Так тогда аспарец этот и выложил ему все, что о жене его думает. Сказал - де, что не хочет выполнять поручение это, потому что женщина эта - змея и она его хозяина подговорила да погубила, а сама на его костях желает сухой из воды выскочить. А Бьято, дурнем так и остался - вот, что любовь с мужиками делает. Не поверил. Но все-таки впечатлился тем, что слуга его верный, ни разу за двадцать лет не ослушавшийся, вдруг посмел мнение свое высказать, да какое. И решил так, что Гару отойдет в сторону, и не примет участия ни в чем, что случится в Хайстрене в ближайшие сутки, и будет наблюдать. С тем, что ежели герцогиня и вправду, как верил Бьято, будет ему верной подругой и останется с ним в его беде до конца - Гару станет ее охранять, как охранял его. А ежели прав окажется Гару, и она каким-то образом постарается в последний момент все перевернуть и остаться чистенькой - то он, Гару, может поступать так, как сочтет нужным. Бьято-то не сомневаюсь, понимал это "как сочтет нужным" как то, что аспарец отправится восвояси, а он, нет, остался, и решил наказать эту проб... В общем. И знаете, что он рассказал?
- Что ? - Сай подался вперед, забыв о палочке с жареным осьминогом, опасно накренившейся над кружкой эля.
- Что в ту же ночь последнюю, пришла она в комнаты герцога, вся такая трепещущая да скорбящая. Велели они Гару выйти. Впервые. Тот и вышел, потому как, как он выразился, господин его сам решил предаться своей судьбе и вмешиваться запретил. Но далеко не ушел, потому как велено было ему наблюдать. Так вошел он за завесу плотную, как тень... в это тоже верю, уж что-что а быть неслышным да незаметным он поди не хуже тени умеет. Так стоял он там и видел и слышал, как Бьято просил жену уехать, в эти последние часы, пока еще можно, а она взяла, да горло ему и перерезала. - с торжествующим тоном, Хайнст провел поперек собственной шеи корочкой хлеба, смоченной в подливке из томленой в сметане морковки.
- Да ты что! - ахнул Ларри.
- Святая правда - авторитетно подтвердил шрамированный. - Я тоже это слышал.
- И она созналась?! - все никак не мог угомониться юноша. Хайнст расхохотался, выбирая из бороды самые крупные крошки, и взялся за кружку.
- Как бы не так. Перво-наперво снова в обморок хлопнулась. Потом, как в себя пришла, стала этаким умирающим лебедем стонать, что все это вранье, и никак не ожидала такой жестокой лжи, что этот аспарский убийца сам муженька ее любимого порешил, и на нее, слабую и несчастную грех этот страшный вешает... И ведь как убедительна была, курва! Эти глаза, полные слез, эти руки заломленные.... даже откинулась на скамье полулежа, вроде как сил нету от потрясения, да не просто так, а чтобы сиськи судьям показывать в удобном... как это называется... ракурсе, во. Знала ведь паскуда, что мужику соблазнительной женщине, да еще в слезах, да такой беззащитной, легче поверить, чем этому корешку сухому в лохмотьях. Инстинкт, мать его, защитить, да помочь... Только не сработало это. Король тогда сказал, коли говорите вы разное, чтобы понять кто прав из вас - готовы поклясться оба? Оба естественно - конечно готовы. А король и продолжает - тогда, говорит, суд богов рассудит вас, если готовы к испытанию огнем за свою правду. Аспарец кивает и глазом не моргнет, спокойно так, согласен, мол, а вот герцогинюшку-то этот страх и сломал. Смотрела круглыми глазами, сухим горлом сглатывала, ни слова сказать не могла, на скамье сползать начала. Тут к ней Шандар наш с каким-то снадобьем, а свидетели тут уж другие пошли. Слуги Хайстренские один за другим, которые поняли что бояться этой ведьмы им уже не надобно, вот и развязали языки. Один подтвердил то, что аспарец о том совете на балконе говорил - тоже слышал часть разговора, когда вино разливал, хоть тогда и не все понял. Пересказал, что слышал. Другой, яства подносивший, третий, постелю прибиравший.. всяк хоть что-то да слышал, и слова их как кусочки в мозаике показания аспарца этого то тем то этим да подтверждали. Еще многие сказали, что когда в спальню герцогу вошли - то нож аж впротивуположном углу лежал, значит, не мог сам он зарезаться. А коли б аспарец его порешил, то куда как профессиональнее бы это сделал. В довершение еще выяснилось, что в момен убийства Бьято, герцогинюшки нашей в ее спальне не было, хоть она утверждала, что сидела там безвылазно - то служанка подтвердила, которая постелю ей на ночь готовила, и еще одна, что свечи меняла. Не замечают лорды владетельные да леди, тех слуг, что вкруг них снуют, а зря, ой зря. Те хоть и помалкивают, да все ж не глухие, и много чего рассказать могут. Так и заключили судьи, что виновна ледя эта. В государственной измене, в подстрекательстве к мятежу, а до кучи, еще и в убийстве доверившегося. Теперь ее, поди в Двенадцатой бездне уже в лед по шейку и вмуровали.
Наступила тишина.
- Ну... ну дела... Неужели оправдаться не пыталась потом? - неуверенно протянул Сай, понимая, впрочем, что говорит чушь.
- Пыталась, конечно, как без того - хмыкнул Дранобородый. - И о прощении умоляла, и на слабость свою женскую пеняла, и в глупости каялась, мол не могла предположить, что до такого дойдет... Умоляла жизнь ей сохранить да возможность покаяния предоставить. Какое там. Глупость-не глупость, а с ее почина все и завертелось, и сколько семей остались без кормильцев, и пол-страны в хаос влетело на несколько месяцев и долго еще Ланс отстраивать придется... Да и ясно всем было, что оговорки это. Умная баба и интригу плела сознательно. Еще служанка одна показала, как она, после убийства муженька ейного, принца Рикарда к себе залучила в опочивальню, да намеки разные делала. Затем, значит, чтобы в койку затащить. Вон по скольким койкам вверх поднималась, наверняка думала через ту же койку и от ответственности отмазаться, что спасет, увезет с собой, пока мужнины грехи вместе с ним похоронят. Думала с такой защитой ее участие во всем деле не всплывет, а она впоследствии на положении фаворитки принца будет, а потом, чем фахан не чудит, может и в принцессы пролезть намеревалась. Знаете историю ее, а? Ведь из простых она, из торговых. Спервоначалу за старика барона замуж вышла, в гроб его скоренько свела, потом, вдовица-баронесса графа Орширского охмурила, а как того убили - не вышел траур еще, как выскочила за герцога... недурная лестничка, а? От дочери торговца, через баронессу, графиню и герцогиню потом - в королевы Ланса, а если не повезет - в принцессы Кэйранда. А оказалось - на городскую площадь, на костер. И на костер уже, между прочим, безо всякого шику шла. Как другая баба совсем. Простоволосая, бледная, опухшая, даже, кажется, немного спятившая. То прыскала со смеху, то голосить начинала, то проклинать, так и бормотала, когда к костру привязывали, да заголосила когда костер подожгли. От первого огонька вопила еще задолго до того, как огонь до нее дошел, да так бранилась, да проклинала все и вся, что некоторых слов даже я не слышал, а ведь в портовом квартале все детство прожил да по лагерям да фортам остальную жизнь. Вот так-то и кончилась красавица, только прахом над заливом с верхушки башни ее и развеяли. Пусть рыбы теперь жрут то, что осталось, да лихом не поминают.
Он довершил свое повествование очередной кружкой эля и смачно рыгнул. За столом повисла тишина, точно смертная тень черноволосой красавицы с горящим взглядом накрыла сидящих. Но за соседними столами продолжали веселиться и впечатление это продилось недолго, и молчание нарушил все тот же любопытный Ларри, впрочем, довольно робко.
- А.. принц Эдмунд?

- Этот-то? - Хайнст длинно сплюнул на пол, сопроводив это красноречивое действие заковыристым ругательством. - Этот щенок, ети его в дышло, и вовсе гад оказался из тех, что тронь - так завоняют, что хоть бегом беги. Допрежь всего, пока аспарец этот перед Изабель рассказывал о том, как заговорщики на балконе советовались - упомянул, что и принц был там, и в курсе был всей задумки. И что он взял на себя самую узловую часть замысла - подкинуть в королевскую почту то самое ложное письмо с севера, чтобы, значит, легат с армией ушли на север, да там и сгинули. И подкинул, даж не поколебался. Вот ведь паскуда! Четыре леркары шли, это ж почти три тысячи человек, да с большущим гаком. Три тыщи человек, да и двух родных братьев своих на смерть верную от голода да холода собственными руками отправил, и глазом не моргнул. До кучи еще знал, что форты в Лансе истребят обманом и что там тоже люди погибнут, и тут не почесался. А все знаете зачем? Да затем, чтобы братья его старшие сгинули там же, на Севере, вместе с армией. Кто ж тогда первым на очереди к трону опосля короля нашего останется, а?
- Он! - ахнул Ларри - Так он же Боговидящий... в дестуры говорят шел, только последний обет дать оставалось... Как же так?
- А вот так. - Шрам скривился, и в свою очередь рыгнув, потянулся за кувшином. Обнаружил, что тот пуст и с раздражением стукнул его об стол. Подставил кружку сообразительному Саю, который налил ему из своего. - На суде помимо аспарца того еще много кто свидетелем был. И смотритель голубятни королевской и его воспитанник. Оба показали, что в день, когда получено было то подложное известие, они, против всех приказов, впускали младшего принца в свою башенку. Очень уж были оба ему обязаны за какие-то там прежние благодеяния. И оставляли одного, так, что он преспокойно мог и к птицам зайти. А потом, через четверть часа, как он ушел - прилетел нормерский ветрорез, с тем самым письмом. Поначалу ничего не заподозрили, а потом уже сообразили, что какой-то очень уж он чистенький, точно не через всю страну с бурями и метелями зимними летел, а из соседней голубятни вылетел. Тогда еще заподозрили, да помалкивали, ведь каково, голые предположения против человека таких титулов высказывать! Да еще и обязанными себя чувствовали, вот и молчали. А потом, когда их за подложное письмо в каземат определили, а он и не почесался, чтобы их оттуда извлечь - тогда и пересмотрели взгляды на верность, ведь на кой блюсти ее тому, кто не заботится о тех, кого своими действиями подставил, Им ведь казнь грозила - и все равно не озаботился. Видать решил, тем и лучше, ведь даже если заговорят - кто им поверит, а как пойдут в расход, то с собой его тайну и унесут, и уже никто не свяжет его с этим письмом подложным. Ан нет. Не казнили их. Решили подождать развязки, и правильно и сделали. Там же на суде то письмо с почерком принца сверяли, и печати тоже, и еще свидетельствовал слуга, что у принца в комнате убирал и тем днем выгребал из камина не прогоревшие уголья. Не прогоревшие, потому что вплавлены были как оспинами скукоженными лужами красного сургуча. Видать много потрудиться пришлось парню, прежде чем достоверный оттиск фортовой печати изобразить удалось, и испорченные образцы в камин выливал. И до кучи, напоследок, знаете кто свидетельствовал? Сама Нарисса Дарелл!
- Да ты что! - Сай так и ахнул - Это которую Беллонийской Лилией кличут?
- Она самая - Шрам кивнул с чувством собственого достоинства - Да по заслугам кличут. Той шлюхе ланской, хоть та и красавица, эта в красоте тоже не уступит. Да вдобавок еще и свежа как цветок, молоденькая совсем. Так представь, этот святоша ее похитил! И брату ее, герцогу Беллонийскому, ультиматум выставил, что не получит сестру живой, если вдумает хоть пальцем двинуть против Ланса, даже если король потребует помощи в подавлении мятежа. Каково? Армию на север на убой, а ближайшего соседа - в кандалы незримые, чтоб ни пикнуть ни шелохнуться не смел. Полгода почти держал в темнице, в подземелье, да кого! Знатную девицу, правящего герцога и главы одного из Великих Домов - родную сестру! Да так даже во времена старых войн с девицами не обращались! Коли в полон захватывали, так условия обязательно соответствовать должны были статусу высокому - там и окно с видом и воздух свежий и прогулки, а эта бедняжка света белого несколько месяцев не видела! Говорили, что и умерла там - потом-то уж стало понятно, что говорили так нарочно, чтобы Эдмунд раньше времени не всполошился, что она его выдаст, и не прикончил бы ее втихаря.
- Вот это да.... - оба приказчика слушали рассказчика с раскрытыми ртами. Такая жесткая и смелая интрига настолько не вязалась с образом мягкого, набожного принца с влажными глазами, и проникновенным голосом - что они буквально потеряли дар речи.
- Да-а - протянул Хайнст, в свою очередь проверяя, сколько осталось в кувшине, и без приглашения берясь за кувшин Ланса. - Над ним суд еще пуще оказался. Как свидетелей заслушали, так чтоб вы думали? Думаете отпираться стал? Прощения просить? Как бы не так!
- Неужто сознался? - у обоих юншей уже головы гудели от обилия информации, и смотрели они на стражников во все глаза.
- Ха, да кабы только сознался. Да он натурально как с катушек съехал. Расхохотался королю в лицо, да перед судьями всеми кинул - да, мол, так и есть, я это сделал! И пошло-поехало, кричал, что всю жизнь ненавидел и отца и братьев, и рад был дяде помочь, который вроде как единственный был, кто его любил каким он есть, и что сожалеет он лишь о том, что у них не вышло. Вот так вот.
Оба смотрели на рассказчиков с разинутыми ртами. Наконец, Ларри сглотнул.
- И...что же... король?

Дранобородый молча крякнул, и потупился, а Шрам произнес ровно.
- Ну, а что король. Свидетельства такие были, что против них не попрешь. И то, что принц в лицо судьям бросал - шансов уж никаких не оставляло. Так и приговорили и его. А потом приговорили и Фарегата и его ближайших, за физическое, так сказать, исполнение мятежа и резню в фортах. И казнили. Ну да мы про то уже рассказывали. Дружинников логрийской казнью, вон, бугры за стеной, что под оцеплением, до сих пор, временами, шевелятся. А Фарегата Леро, опосля всех, красным орлом. Он, впрочем, продержался всего несколько часов, еще солнце не зашло как помер.
Молодые приказчики содрогнулись, причем младший отчетливо побледнел, что было явно заметно даже при скудном свете чадящих масляных ламп, кое-как освещавших обеденный зал Каракатицы. Жестокая казнь, заимствованная, как говорили, у тех же норкинков. Только те варвары, наверное и могли придумать выламывать жертве ребра на спине и выворачивать их наружу, на манер крыльев, да так, чтобы обнажались все еще работающие легкие, а потом оставлять жертву умирать в муках, которые, по слухам, иногда могли длиться и несколько суток кряду. Сай сглотнул, долго выдохнул и, стараясь придать своему голосу совершенно нейтральное звучание, взялся за кружку. Та была пуста, но какая разница, было бы куда руки девать.
- Принц -то... вы про принца расскажите.
- Что ж там еще рассказывать? - удивился Шрам. - Над ним процесс всего часа два и продлился, не то, что над этой ведьмой. После того, как сознался да орал такое - чего судить-то? Итак все ясно.
- Ну... как вообще все это было. - Сай замялся. Видно было, что неловко было парню за собственное жадное любопытство к процессу казни, но ведь не спросишь - не расскажут. А знать хотелось до дрожи. Рассказ оказался захватывающим, и хотелось больше, больше подробностей, тех самых от которых хоть и бросает в жар, и аж яички сжимаются, а все равно лакомое, трепетно-порочное, неописуемое чувство. Слов подобрать не смог, но Ларри пришел на помощь, хоть голос его и звучал нерешительно
- Так казнь все-таки такая... не каждый день встречается.
- Вот да! - обрадованно подхватил Сай. - Почему именно так? Почему просто голову не срубили, или, еще проще, не дали втихаря яду в темнице, чтобы позора такого избежать. Ведь королевская ж семья, они же могли!
- Может и могли... - неохотно протянул Шрам - Да не стали. Кэйранд на том уж двести лет как стоит, что всяк равен перед законом, что стар что млад, что принц, что нищий. И король хоть и обладает правом миловать, кто б уважал его и чтил за справедливость, если б он остальных виновных казнил, а сына своего спас, хотя тот виновнее остальных. Выбора не было, понимаете. К тому же, государственная измена - дело такое, ее в своей семье хоть единожды спусти безнаказанно, и все, конец династии придет.
- Уж йенто точно - мрачно подтвердил Дранобородый, допив кружку, и разглядывая дно. - Особенно после речей его.
Тут его качнуло вбок. Это тычок прилетел от молчаливого верзилы, сидевшего сбоку, и чье единственное участие в разговоре до сих пор ограничивалось краткой угрозой Саю, и хватанием того за воротник. Сейчас он смотрел на Дранобродого натуральным волком, а тот на мгновение показался растерянным.
- Что-о? Чего тут хорониться-то, пол-города это слышали. Не мы, так другие расскажут.
Сай с Ларри аж дыхание затаили, но скроили такие лица, что на каждом буквально написана была руна вопроса. Обоим было понятно, что это не все, что стражник, явно, тоже получает удовольствие от собственного рассказа, и, что несмотря на явное недовольство третьего, подробности все же выложит, а колеблется для вида, подогревая любпытство слушателей. Хотя, куда больше, оба уже подвывали от нетерпения, когда тот, наконец, сжалился, сплюнул, и извлек из кармана трубку, и, злодей этакий, наполовину уже набил ее, когда, наконец, снова заговорил.
- Он еще кое-что сказал. В коллегии судей ведь и дестур верховный и старшой друид сидели. Его святейшество, как своего питомца на скамье увидел - аж побагровел, и даже пыхтеть начал на предмет того, как посмели, посягательство на служителя Храма и прочее... Но по мере того, как тот говорил, святейшество все больше бледнело и оседало в кресле, спадалось, как недопеченное тесто, да глядело испуганно, явно не зная, что ему делать надлежит - пытаться ли защитить мятежного принца от королевского суда, или промолчать и оставить питомца его собственной судьбе, и не подставляться из-за него. К тому же с риском уронить свой авторитет если пошлют его заступничество куда подальше. Дело таки серьезное. Не просто ведь сочувствие заговору, а прямая попытка убийства наследника престола и собственноручная помощь мятежу против государственной.. как ее.. целостности, да. В общем струсил святейший. Промолчал. А принц-то видать на него очень надеялся. На неприкосновенность свою, как адепта веры. Ну... тут и вовсе припекло его видать. Почувствовал себя преданным, да в лицо святейшему и рассмеялся, назвал заплывшим жиром боровом, и так и бросил, что-де, все это враки, и никогда он душой веру не принимал, а только пользовался, таки благ у Храма много. Там и помощь в любое время, и средства и помощнички для любого дела... Ух на этой фразе святейший наверняка знатно обосрался, это ж какой удар, да еще перед королем. Ведь и правда, во всем принцу от Храма помощь была. Даже в темницах Хайстрена не стражники герцогские Беллонийскую Лилию сторожили, а дестуры. Уж не знаю, что святейшая братия в казематах забыла, не спрашивайте, но оказалось что святые отцы распрекрасно способны превратиться в слепоглухонемых тюремщиков, и вполне себе не против вмешаться в светские дела, да помочь в том, что к вере явно отношения не имеет. Так что святейший и за свою задницу занервничал.
- Есть над чем нервничать, она у него немаленькая. - буркнул молчаливый, сверливший сотрапезников неодобрительным взлядом маленких, словно бы утопленных в массивном черепе, неожиданно трезвых темных глаз.

Шрам кивнул
- Еще бы. На его месте и я бы перетрусил, такое услышать, да еще и в присутствии короля. А еще, яйца придержите, парни,  Боговидящий этот, заявил, что и обеты свои в грош не ставил. И пил, и девок трепал, и ряса только помогала под юбки залезать, потому как любая готова была все тайны раскрыть, да ножки раздвигала, ежели к ней от благочестия потом на правильный подход перейти. Думается мне, тоже спятил малость. Не шутка - на суд-то он пришел, думая, что он всего-навсего свидетель, а тут, раз, и развернули его наизнанку. За какую-то пару часов он уже не принц, и не возможный преемник святейшего, а изменник, кому через сутки - к богам на отчет. И не будет больше в жизни ничего. Даже закатов и рассветов, не говоря уже о прочих благах жизни августейшей особы. Ну, после такого и судить больше не оставалось ничего. Вот и присудили тоже к смертной казни. Святейший только и сумел что пролепетать, что храм отказывается решать судьбу от отступника, коий так оскорбил заповеди веры и устои храма.

Хайнст, ковырявший в зубах фыркнул и добавил:
- Последний фортель выкинул, ети ж его...

Ларри только сглатывал, глядя на рассказчиков во все глаза, похожий на ребенка, удившего рыбу а поймавшего на крючок зеленозубу. Сай тоже несколько раз беззвучно открывал рот. Оба не верили своим ушам. Святотатство в словах принца было немыслимое. Вера была неоспорима, говорить такие вещи было все равно, что в общественный колодец напоказ обе нужды разом справить. Проще было решить, что шрамированный все придумал, но ведь даже чтобы придумать такое надо быть умалишенным, а служивый таковым не выглядел. Очень уж мрачен стал, да и оба других сидели чернее тучи.

- Так... это... - наконец не сразу пробормотал Сай, и несколько раз прочистил горло, чтобы звучать хоть сколько-нибудь внятно. - Казнь такая... почему?

- Ну так он хоть и святотатствовал, а все ж посвященный дестур, хоть и без последнего обета. - вздохнул Шрам. - Кровь, прошедшую несколько обетов Двенадцати, проливать никак не можно, это все знают. Так что любые казни почти и отпали, кроме костра, веревки или утопления. Повесить члена королевского рода - тоже немыслимо, что бы ни свершил. Оставался костер или утопление. Тут уже сам король выбрал утопление. Хоть и сидел с черным лицом, но все же хотел, видно, от боли уберечь. Какой-никакой, а все же сын родной. Тонуть-то не так мучительно, говорят, как заживо медленно гореть.  Да и прецедент был. Дестура Итаса помните? Его ж два года назад, тоже утопили, причем тогда - по решению Храма. Так что можно сказать, казнь такая в отношении отступников уже определилась. Но того утопили в выгребной яме, а этого... ну... принц все-таки. Право выбора в рамках определившегося наказания имеет. Предоставили ему на выбор - реку, море, или еще какие пожелания. Так он возьми, и расхохочись, что коль скоро он принц, то в обычной воде тонуть ему не по чину, и требует он не меньше, чем вина логрийского, да не менее, чем полусотлетней выдержки. На том и порешили. Самую большую бочку из подвалов замка для этого дела приспособили. Трехсотведерную, какие еще при старом Алегасте делать перестали. Тяжеленная, скажу я вам, и здоровая, на попа поставленная, чуть не вдвое выше меня, оказалась. Я средь тех был, кто на месте казни ее с телеги скатывал, так ее полдюжины человек едва с места стронули, порожнюю. Заполняли уже на месте. На телегах подвозили логрийское, да заливали, покуда доверху не заполнилась, и еще один бочонок про запас оставили, чтобы уже сверху долить. Когда казнили - подняли принца нашего наверх по лесенке специальной, да опустили вниз. Он, какое-то время цеплялся. Дна под ногами нет, бочка глубокая, одежда набухла, вниз тянет,  руки мокрые скользят, страх сердце молотит, дыхание сбивает, а все равно. Полчаса, не меньше, цеплялся, крышку над ним закрыть не могли, пока, наконец, силы не вышли. Скрылся он в бочке, тут и крышку закрыли, и стали в отверстие оной вина доливать, пока оно из этого отверстия вытекать не стало. Поначалу то и дело переставало течь - принц, там, внутри, явно пытался выпить сколько можно, чтобы отверстие в крышке освободить да губами к нему приникнуть да воздуха вдохнуть, да скоро и на этом кончился. Прождали еще с час, а потом пробуравили отверстие в нижней части, затычку сверху открыли, и вино выливаться начало. Долго сливали. Целое озеро винное получилось, потом еще целый день земля топкой вкруг бочки была. А бочку обложили хворостом, залили внутрь масла да смолы, соломы набросали, и сожгли вместе с телом. Хоть в приговоре этого не значилось, но тут уж не помню чье распоряжение было. Оно и правильно - останься тело, поди пойми, чего с ним делать потом. Как принца хоронить вроде не положено, а в яму общую - лишняя боль королю, с памятью о том, где кости его сына гниют, на вечные времена. Уж лучше так... Хоть и страшно это. Кто в огне ушел - назад уж ни в каком другом теле не возвернется, то всем ведомо.

- Был момент когда у меня борода дыбом стала. - мрачно встрял Хайнст, вертя в руках свою погасшую трубку, и длинным, заскорузлым ногтем выковыривая оттуда не прогоревший и на четверть табак. - Эдмунд на следующий день, в день казни сталбыть, когда пришли за ним, улыбнулся, этак душевно, да осведомился, этим своим бархатным богопристойным голосом , кто ж осмелится на его, пусть мятежника, но все же сына короля и посвященного обетами, руку поднять. Кто на казнь отведет, кто посмеет казнить.

Шрам зло скривился
- Да-а, умный оказался. Почти верно рассудил, ети ж его.

Трах!

Приказчики, застывшие с открытыми ртами, и глядевшие на троицу во все глаза, аж подскочили. Давно уже забыли они и про еду и про выпивку. Страшные подробности о суде над принцем крови и его казни целиком завладели их воображением, реплику Дранобородого они уже и не восприняли, зато явно воспринял третий, детина, который доселе почти все время молчал. Так саданул по столешнице кулаком, размером с небольшую тыкву, что на ней аж посуда подпрыгнула, а с плошки с чернильным соусом слетела крышка и шлепнулась Саю на колено, забрызгав праздничную светлую котту длинными черными брызгами.

- Горазды ж языками блудить. Хватит. - бросил зло своим сомечникам, и не менее зло, с долей презрения - молодым приказчикам. - Что стало, то и стало, на кой вертитесь, аки воронье над мертвечиной? В дюжину задниц ваши расспросы, упивцы хреновы!

- Буде, буде.... - Дранобородый похлопал его по плечу, но и сам понял, что тот имеет в виду, и что с рассказом и вправду надо бы завязывать, и без того получился подробнее некуда.

Тем более, что Тыковка, как нежно прозывали детину среди сомечников за размер его кулаков, редко высказывался, но раз уж озаботился раздражение выказать уже третий раз, то лучше б прислушаться. Огрести его тыквами по темечку никому не улыбалось. А ведь пожалуй и схлопочешь если рассказывать станешь дальше. Очень уж Тыковка не любит пересудов про легата, и может изрядно морду лица начистить, если рассказать то, что последовало дальше, после едкого вопроса приговоренного принца.
Впрочем, оно и к лучшему, что не рассказывать. Дранобородый не относился к числу наиболее чувствительных, но и его пробрало в тот день, когда в свете угасающего дня пришли за принцем ковойные, и он спросил - кто из них осмелится коснуться сына короля, и отвести его на казнь.

Ведь в Своде Законов и правда недосмотр оказался. Вроде как чин по чину, преступление пятой категории, государственная измена, покушение на члена королевской фамилии... За оба смертная казнь, где тут лазейка может быть, но вот насчет ее свершения оказалась двусмыслица. Ведь нигде черным по белому не записано, что член королевской фамилии, совершивший преступление - перестает быть членом королевской фамилии. Написано что каре подлежат все без исключений. Подлежит-то он подлежит, но раз при этом членом семьи считаться не перестает, то свершить над ним казнь - получается, поднять руку на августейшую особу. А значит - в свою очередь попасть в пятую категорию.
Так что неудивительно, что при таком раскладе стражники и осадили на добрую четверть часа, никак решиться не могли.  Допустим, по закону они и правы, таки не по своему разумению действуют, а по предписанию королевского суда, а все-таки? Ведь проклятия-то не отменяются человеческим правосудием. Проклятие тому, кто поднял руку на того, кто посвящен богам. Проклятие тому, кто посягнул на того, в чьих жилах течет королевская кровь. Только теперь дошло до них, что ни один палач не рискнет навлекать на себя такое, как бы ни было то законным. Проклятий кэрцы боялись куда больше правосудия.
Отошли они тогда от смертника. Не решились. Офицеру своему доложили. Тот- еще выше. За четверть часа новость и до легата дошла, и тот сам и спустился к брату. Зыркнул на стражников, пообещав им по дюжине нарядов сверх очереди, за непотребное малодушие, да утешил брата, мол не волнуйся так, сам тебя отведу - благо я и сам королевской крови, да и проклятия твоих богов мне не страшны, потому как веры иной. Под руку взял. Причем, вроде как, легко так взял, со стороны и не скажешь, что это конвоир приговоренного ведет, а просто два брата под ручку идут, один другому помогает, а этот другой с полным спокойствием на руку первого опирается. Широкие рукава одеяния мятежного принца не позволяли видеть большего.
И только те стражники, кто стоял в ближнем оцеплении видели, каким белым и напряженным было лицо Эдмунда, и как он, поначалу, силился вырваться, и как легат держал его руку слегка вывернув сустав, так, что любое резкое движение пробивало болью до самого плеча, и не позволяло вырваться.
Хайнст, вместе с тремя другими стражниками, конвоировавший принцев от камеры до места казни, видел, как спотыкался принц на ступеньках, ведомый железной хваткой старшего брата.
А те, что стояли, с тремя другими стражниками, кто стоял на помосте наверху, видели, как ухнувший в бочку Эдмунд цеплялся, ломая ногти, за столько за края бочки, сколько за руку, удерживавшую его до последнего.
Цеплялся, пока хватало сил, оставляя на ней алые борозды и лунки от ногтей, до тех пор, пока не отпустил.

Вспомнив это, Дранобородый поежился, и подумал, хорошо, что Тыковка прервал их разговор. Негоже, все же, рассказывать такое кому ни попадя, а они со Шрамом хороши, под выпивку разговорились, как тетерева на токовище.
А, все же хорошо поговорили. Вон как провинциалы глазами хлопают. Угощение дармовое, опять же, а рассказ... а чего рассказ. В общем то же самое любой бы столичный житель или стражник то же самое мог рассказать. Да, наверное, еще и приврать для красного словца, не поленился бы. Окромя последней эдмундовой попытки, ну да тут вовремя остановились.
А значит - все и хорошо. Теперь бы еще десерт пареньки не забыли поставить. Мед в Каракатице всегда был паршивый, зато сыр из молока морской козы, в соусе из клюквенного сиропа - диво как хорош.

* Эпизод завершен *