27.02.1254г. О мышиных болезнях и не только 

Дата, время: 27 день месяца Вьюг
Место действия: покои Королевского Лекаря
Участники: Королевский Лекарь Шандар Вайш и Королевский Архивариус Франк Хвам
Предыстория/суть темы: продолжение темы 27.02.1254г. Куда идет король - большой секрет!
Обеспокоенный странным чиханием Сибальта, Лорд Канцлер, несмотря на поздний час, наносит визит Шандару Вайшу, надеясь на то, что Королевский Лекарь сумеет спасти мыша от неминуемой смерти.

Возвращаться в свои покои, выйдя от короля, Хвам не спешил, хоть с наступлением ночи сквозняки совершенно потеряли совесть и немилосердно задували отовсюду - так казалось вмиг озябшему архивариусу. Он сжал в руках мешочек с Сибальтом - от этих внезапных объятий мыш протестующе пискнул и зафыркал.
"Лихорадка, - в ужасе подумал Франк. - Не просто простуда. А если ночью ему хуже станет? К лекарю, немедленно к лекарю..."
И канцлер суетливо засеменил по коридору, подрагивая от холода.
"Ненавижу зиму, - думал он, прислушиваясь к малейшему шороху из мешочка. - осень тоже ненавижу... да и весну, пожалуй. Зимой сыро и холодно, осенью сыро, весной сыро... только летом еще можно жить... но жарища, гнус этот поганый... нет, и лето я ненавижу... до чего коридоры в нашем замке длинные..."
Этой ночью замок казался Франку особенным. Еще бы - ведь он, фактически, оставался здесь за главного. Пусть ненадолго, но все же. И Франк перешел с семенящей рыси на гордый и неторопливый шаг. Его спина распрямилась, нос едва не царапал потолок, плечи развернулись... и наказание не замедлило явиться. Хвам, преодолев практически все расстояние до покоев Королевского Лекаря, внезапно ойкнул, выпустил мешочек, согнулся в три погибели и жалобно застонал:
- Проклятая хворь... да что же оно так крутит...
Кое-как извернувшись, он завел одну руку за спину и принялся тереть поясницу. Боль странным образом перетекла из поясницы в ногу, и теперь забавлялась тем, что выпускала свои иголки - бессистемно и без предупреждения.
- Ох-ох-ох... - Хвам едва не разразился ругательствами, но вспомнил о своей важной миссии на ближайшее время - и смолчал. Нужно вести себя достойно, ведь его отличил сам король! И пусть свидетелями его сквернословия станут только воины, охраняющие вход в покои Королевского Лекаря, которые и понятия не имеют о только что произошедшем разговоре в покоях Его Величества - не имеет значения. Он будет вести себя подобающе.
Пытаясь игнорировать боль в ноге, Хвам с достоинством заковылял к дверям. Стражи, неуверенно переглянувшись, все же преградили ему путь.
- Немедленно пропустите меня, олухи! - сказал им Хвам беззлобно - надо же иметь снисходительность к таким мелким червякам. Величие сильных мира сего - в снисходительности к слабым. И архивариус сделал небрежный жест рукой, означавший - мол, не чудите, идиоты, дайте пройти, а я вас прощаю по благородству души.
Но охранники ему попались туповатые.
- Ихняя милость изволили сказать, что спать собираются, и пропускать велели только по срочным делам, - прогундосил один из стражей, упрямо продолжая загораживать Хваму путь.
- А то, что я, сам Лорд Канцлер, притащился сюда из своих покоев собственной персоной - это, по-твоему, не срочное дело?! - вскипел Хвам. - Да я же тебя... сгною! Да ты у меня...
- Я это... пойду спрошу... может, не спит еще... - второй стражник оказался немного сообразительнее и скрылся за тяжелыми дверями.
- Чтоб вас всех... баргесты... в безднах... - прокряхтел Хвам, согревая мешочек с Сибальтом обеими руками.
Первый стражник виновато молчал, тоскливо косясь на дверь.
- Милорд Вайш просит вас пожаловать ему! - бодро отчитался скоро вернувшийся стражник.
Хвам победно усмехнулся и, проходя мимо несговорчивого первого стражника, мстительно двинул его локтем в бок.
- Да не "ему пожаловать", а "к нему пожаловать", дубина! - услышал Хвам из-за закрывающейся двери, еще раз усмехнулся и потопал к Шандару Вайшу.
В замке было не так уж много людей, кого Франк Хвам мог с чистой совестью назвать умными. Королевский Лекарь был одним из них. Втайне Хвам даже считал Шандара Вайша умнее самого себя, но не признался бы в этом даже под пытками. Объем знаний, которыми владел Королевский Лекарь, внушал Хваму безграничное уважение, острый ум делал общение с Шандаром приятным и полезным. Не было еще такой беседы между ними, из которой Хвам не вынес бы для себя что-нибудь новое и чрезвычайно интересное.

- Я приношу мои искренние извинения за столь поздний визит, милорд Вайш! - будь они неладны, эти церемонные поклоны! Даже слегка наклонившись вперед, Хвам почувствовал, как боль, радостно лязгая своими ненасытными челюстями, вгрызлась в его многострадальную спину.
- Но я не мог ждать до утра. Боюсь, состояние очень серьезное. С каждой минутой все хуже и хуже... мне нужна ваша помощь.

По счастью, Шандар еще не ложился, и сидел, подперев ладонью голову, над толстенным фолиантом, исписанным замысловатыми закорючками, складывающимися в удивительно красивую вязь, похожую, скорее на ажурный орнамент, нежели на научный текст. Тем не менее, изучаемый им труд знаменитого ученого из Бадема, Веджа Рамп Агхара, был более чем серьезен, и содержал описание многолетнего изучения нервных болезней. Колеблющийся свет свечей выхватывал из темноты комнаты острое, сухое лицо, с длинным хищным носом и глубоко посаженными угольно-черными глазами, подчеркивал контраст смуглой кожи аспарца с его белоснежной бородой. Собственно, только борода и выдавала немалый возраст лекаря. Шестьдесят лет - возраст глубокой старости для Кэйранда, для уроженца Кенира мог считаться всего лишь преклонным. На его родине, несмотря на тяжелый климат, грязь, и  несметное количество неведомых нигде в остальном обитаемом мире болезней, не редкостью было людям доживать и до девяноста, а то и до ста лет. Шандар был все еще крепок, как старый, сухой корень, отличался несокрушимым здоровьем, его тонким, сильным пальцам, несмотря на иссохшую, точно пергаментную, кожу, неведома была дрожь, ум был все так же ясен, а память цепка, как и в молодости. 
Он по праву считался одним из лучших лекарей обитаемого мира, и ко двору кэрского короля попал больше двадцати лет назад, когда тот привез с Севера в закрытом возке обезображенного болезнью мальчишку, и созвал со всех обитаемых земель самых прославленных лекарей, дабы попытаться его излечить. Шандар оказался тогда в Аллантаре почти случайно, проездом, направляясь из Кенира в Логрию, и ожидал в кэрской столице корабля, поскольку напрямую морского сообщения между Аспарией и Логрией не существовало. Он же оказался единственным, кто не только подтвердил сомнения северных друидов в природе заболевания, но и, без тени сомнения, указал его истинную причину, я доказать свою правоту. 
С тех пор, он так и остался при кэрском дворе, поначалу как личный лекарь маленького принца, а спустя несколько лет занял место королевского лекаря. И если поначалу отношение к нему было не слишком одобрительным, а то и явно предвзятым, по мере того, как шло время, репутация его все больше крепла. Сейчас же, не было в замке человека, от самого короля, до последнего конюха, который бы не относился к лекарю с подобающим уважением, причем среди малых сих, то бишь, среди слуг да стражи, отношение к нему и вовсе иногда граничило с поклонением, смешанным со страхом, поскольку этим простым и необразованым душам знания лекаря подчас казались чуть ли не колдовскими. Но если еще лет десять назад подобное отношение Вайша забавляло, то чем дальше, тем больше, начинало раздражать. Подчас, доходило до абсурда, вот как сегодня. Это же надо додуматься - самого Лорда-Канцлера заставить дожидаться пока о нем-де доложат! Когда вошедший стражник пробубнил, зачем явился, Шандару показалось, что он ослышался. 
- С ума сошел?! Проси, немедля! - только и вскрикнул он, поднимаясь с места, и принялся торопливо зажигать свечи, поскольку тех трех, при свете которых он читал, было явно недостаточно. И повернулся к входящему, гася колпачком огарок, которым разносил огонь по свечам, со словами
- Прошу прощения за этих олухов, милорд. Прошу, садитесь - он указал на кресло с прямой спинкой рядом со столом, тогда как его глубоко посаженные глаза настороженно и внимательно обшаривали высокую фигуру архивариуса, привычно улавливая мельчайшие детали облика, которые уже сейчас дали бы ключ к дальнейшим размышлениям. От него не укрылась и очевидная натянутость, и неловкость движений, и явный дискомфорт при движениях, отражавшийся на лице. Что-то явно у него болит. И не голова, а нечто ниже и сзади, судя по тому, как тот поклонился. Что? Спина? Поясница? Геморрой? Седалищный прострел? А может мочевой камень? Где-то близко, да. 
- Что вас беспокоит?

- Благодарю вас, - Хвам уселся в предложенное кресло, правда, не без труда. Для этого ему пришлось опереться обеими руками на подлокотники и очень осторожно умостить свое мягкое место на сиденье. Жесткая спинка подхватила его измученную спину, и архивариус сразу же почувствовал, что боль отступила. Не насовсем - она, подлая, затаилась до того момента, как спина Хвама останется без опоры, но архивариус пока что об этом не думал.

- Меня крайне беспокоит состояние моего... - Хвам замялся, пытаясь сообразить, как бы ему поаккуратнее представить Сибальта. Вдруг Королевский Лекарь обидится на то, что Хвам просит его полечить мышь?
- ... Моего друга, - наконец, нашелся с определением Лорд Канцлер, и принялся шарить у себя на поясе, развязывая мешочек. Тесемки он затянул довольно туго, чтобы мыш во время разговора с королем не выбрался, как уже однажды было - Хвам тогда едва не поседел - благо, он был лысым.
- Сейчас, сейчас... - бормотал Франк, путаясь в завязках тем сильнее, чем скорее он пытался их развязать. Но в конце концов он справился с этим, и аккуратно вытащил полусонного Сибальта.
- Не поймите меня превратно, милорд, - вкрадчиво проговорил архивариус, бережно выпуская мыша на столешницу, - Это не какая-то там дикая мышь. Это - мой воспитанник. Он очень умный, живет у меня уже достаточно давно, но еще ни разу не сгрыз ни одного свитка, не попортил ни одного переплета. Да и вообще... толковое создание. Я даже разговариваю с ним - и клянусь Дюжиной, он понимает меня куда лучше, чем некоторые люди. Я бы даже сказал, чем большинство людей.
Хвам сделал передышку и вытер капли пота с лысины. Признание в своей привязанности к Сибальту далось ему с трудом. Но ради выздоровления мыша пойти на это стоило.
- И обычно он был бодр, здоров, хорошо спал, еще лучше кушал... А сегодня вот уже три раза чихнул, и ел без аппетита... мне кажется, он не просто простыл, а заболел чем-то более серьезным. Может быть, вы его посмотрите и подлечите? - тон Хвама был умоляющим - явление, крайне редко с ним происходившее.

Лекарь слушал с выражением почтительного внимания, это, вполне обычное вступление. Очень, очень часто любому лекарю приходится выслушивать, как люди, опасающиеся, либо стыдящиеся собственных хворей, начинали разговор со слов "Мой друг (родственник, знакомый, сосед) болен, и у него....", так что, едва услышав эти знакомые слова, он приготовился и к дальнейшему - к нелепому, как обычно бывает, разговору, когда, делая вид, что верит байке про "друга" приходится задавать вопросы о некоем вымышленном третьем лице, и вычленять из ответов собеседника - что является истинными жалобами его самого, а что - пустой шелухой, предназначенной для поддержания легенды о пресловутом "друге". Но Хвам удивил аспарца, и, прежде всего, тем, что застопорившись на словах о друге - принялся рыться в мешочке, подвешенном к поясу. Мешочек, кстати, был необычен - явно, слишком легок для кошелька, или печатки, да и висел не сбоку, а спереди, содержал в себе, явно, нечто мягкое, да и располагался так, что соотнеся это со сконфуженным выражением лица Хвама, Шандар на долю мгновения сморгнул, скрывая изумление при мысли - уж не именует ли Лорд-Канцлер этим пресловутым другом свой срамной уд. Болезни столь деликатного места были не редкостью, и врачевать ему доводилось разное - от дурной хвори и мужской слабости, и от водянки чресел до воспаления каштана, но вот ни один из пациентов еще не обращался к нему, столь откровенно именуя вслух источник своей проблемы. Он даже успел мысленно восхититься мысли о том, что неужели и твердокаменно-неуязвимый и недосягаемый для всех человеческих слабостей архивариус, оказывается, не чужд физиологическим проявлениям, как, неожиданно, лорд Хвам поразил его еще больше.
Поразил?
Мягко сказано!
И даже давно уже ничему не удивляющийся, повидавший все на свете, лекарь, впервые за последние тридцать лет был близок к тому, чтобы разинуть рот в совершеннейшем ошеломлении от увиденного. Потому что главный архивариус и канцлер кэрского королевства, после краткой своей вступительной речи, высадил на его, Шандара, стол..... мышь. Точнее, мышонка. Или все-таки мышь? И шок от такой неожиданности и невозможности происходящего был так силен, что лекарь лишь сморгнул, в изумлении уставившись на то, как мелкое это создание приподнявшись на задние лапки, и, забавно сложив передние, поводит из стороны в сторону и сверху вниз, своей крохотной мордочкой, с черными бусинками глаз. Аспарец не очень-то смыслил в грызунах, и определить возраст этого... животного, по его размерам не мог. И, глядя на это создание, пытаясь справиться с абсурдностью ситуации, он слушал Хвама, и, изумлялся все больше и больше. Мышь - воспитанник архивариуса?! Архивариуса, который даже мухам не позволял залетать в свой драгоценный либрарий, оберегая неприкосновенность своих сокровищ, а сам, тем временем, проникся такой нежностью.... к мыши?! При том, что мыши, вкупе с мокрицами и сухой плесенью, во все времена были самой страшной опасностью для книг? Это не умещалось в голове, и, в то же время, искреннее беспокойство в голосе архивариуса не оставляло никаких сомнений, никаких шансов на то, что он шутит. Кто бы мог подумать. Ему, Шандару, принесли пациента... мышь! Было отчего растеряться, не говоря уж о большем, и лишь многолетняя практика помогла сохранить непроницаемо-благожелательную маску, на которой не осталось места для выражения удивления, словно бы ему чуть ли не каждый день по полдюжины мышей на осмотр притаскивали. При том, что на самом деле, мысли его метались, точно ласточки, почувствовавшие приближения грозы, и  вопили на разные голоса, о том, как осматривать, устанавливать болезнь, или лечить мышей.
Так что первые несколько мгновений, Вайш стоял, то глядя на мышь, которая сейчас принялась умываться, потешно двигая сомкнутыми лапками, то на архивариуса, после чего, удостоверившись в очередной раз, что тот не шутит, моргнул, и, стараясь сохранить и выражение лица, и голос, на подобающем его профессии доброжелательно-серьезно- внимательном выражении, осторожно обошел угол стола, чтобы рассмотреть это создание поближе. Нет, ну вы только подумайте! Мышь! И что с ней теперь делать? Он же понятия не имел о том, чем и как болеют грызуны! Но сказать "не могу, не знаю.... " ведь тоже нельзя... Помилуйте, боги, без вашей помощи точно не обойтись...
И, не зная с какого конца взяться за дело, Шандар пригнулся, рассматривая грызуна поближе. Ладно... будем считать, что это - обычный пациент. Только почему-то очень маленький. И с хвостом.
- Говорите, он живет у вас уже долгое время? А сколько именно, если позволите? - лекарь остороно положил на стол кисть руки, ладонью кверху, и как-то робко, давая животному время освоиться, принялся пододвигать ее к мыши. - Каков его возраст? И, еще, как вы полагаете, позволит ли мне  этот господин взять его в руки? Его, полагаю, надо вначале осмотреть.

Напряженно ожидавший ответа лекаря архивариус едва заметно выдохнул с облегчением. Шандар Вайш не высмеял его, не оскорбился просьбой вылечить мышь и, вроде бы, не счел Хвама помешанным, а повел разговор таким естественным образом, словно Хвам привел к нему приболевшего племянника.
- Он со мной вот уже около полугода, может, чуть больше. А нашел я его… хммм…
Сибальта Хвам нашел, когда, организовав генеральную уборку дальних полок, влез в сундук с каким-то хламом. Оттуда выметнулась мышь, которую он незамедлительно прикончил, а из сундука раздалось попискивание.
«Гнездо!» - догадался Хвам, преисполнился охотничьего азарта и заглянул в сундук, горя желанием уничтожить в зародыше рассадник зловредных мышей. Там, среди разодранных обрывков старых свитков, лежал крохотный мышонок. Его розоватое тельце было покрыто серым пухом. Хвостик трогательно поджат, малюсенькие лапки беспомощно перебирали клочок пергамента, глаза были зажмурены, туповатая и глуповатая мордочка тыкалась в стороны, явно в поисках матери. Сопровождалось все это таким жалобным писком, что даже у каменного изваяния пробудилось бы сочувствие. А Франк и не был каменным. Вид этого беспомощного существа растопил его сердце и наполнил странным, прежде неведомым чувством – нежностью и желанием защитить, накормить, обогреть и вообще спасти от всех тягот и превратностей этого жестокого мира.
Потом были бессонные ночи, когда Хвам исправно выполнял роль матери-мыши и терпеливо поил мышонка молоком при первом же писке. Были дни, наполненные страхом за жизнь драгоценной крошки. Были бои с наглым котом, победителем в которых неизменно выступал Хвам, изгоняя с торжеством противника с поля боя.
Мышонок рос, обрастал пушистой, холеной шерсткой, обзавелся надежным домиком-коробкой, для него был заказан специальный удобный мешочек – чтоб Франк мог носить его с собой на поясе, когда отлучается надолго. Для мыша теперь каждый день из кухни приносились лучшие сыры, отборные орешки и кувшины молока.
Сибальт платил за заботу доверием и немного рассеянной любовью. Он любил, когда Хвам был занят работой, подремывать на его плече или рядышком на столе, в коробке, любил, расшалившись, бегать по плечам Хвама, но порой, забывшись, сбегал куда-нибудь, и тогда Хвам, не помня себя от тревоги и страха, ползал по всему либрариуму в поисках беглеца.
- Да, уже где-то полгода моему Сибальту, - в голосе Хвама прозвучали слегка горделивые нотки – так мать говорит о своем ребенке, хвастаясь его первыми достижениями.
- Это очень воспитанный мышонок! – продолжал архивариус. – Он не станет вас кусать, но вы не делайте резких движений на всякий случай, чтоб не пугался. Замковый кот, знаете ли, потрепал нам с ним немало нервов…
Шандару Вайшу, похоже, не нужны были Хвамовы инструкции, ибо его рука мягко и ненавязчиво скользила по направлению к Сибальту, так, что тот и не подумал воспринимать ее как угрозу. Закончив с умыванием, мыш с любопытством обнюхал руку королевского лекаря и вдруг заполз на нее, как на огромное ложе. Видимо, рука Шандара пахла чем-то необычайно привлекательным для мыша, потому что он сосредоточенно принюхивался и поводил время от времени носом из стороны в сторону – искал источник столь приятного запаха, чтобы его немедленно слопать.
- Видите, милорд! – проговорил Хвам с умилением и едва заметной ревностью. – Сибальт вполне вам доверяет!
И тут мыш, дернув несколько раз носом, тоненько чихнул.
- Вот! Видели?! - Хвам расстроенно глянул на королевского лекаря. - И вот так целый день! А раньше такого не было. Ну, разве что если пыль поднимется - то тогда мы вместе с ним чихали. Но это случалось крайне редко! Боги, если он заболеет и умрет, я не переживу!

Лекарь обеспокоенно глянул на архивариуса поверх мыши. Такое заявление, в устах любого другого было бы обычной фигурой речи, но после того, как нежданно-негаданно ему довелось увидеть всем известного ворчливого до колик, педантичного до въедливости, непроницаемого как амбарный замок старого книжного червя с совершенно неожиданной стороны, он бы не поручился за это. А ну как, что Хвам, чего доброго, говорит это с полной искренностью. От такого вот старого нелюдима всего можно ожидать. Не огорчать же беднягу напоминанием о том, что мышиный век короток.
Даже те мыши, которых, в свое время разводил его, Шандара, покойный дед Ваджар, при дворе раджаса Варны Рам ал-Калора, мир с ними обоими, для того, чтобы кормить кобр, которых он доил для Властелина, страдавшего жесточайшими прострелами и судорогами, не жили дольше двух, самое дольшее - трех лет, да и то, если считать по тем нескольким, которые использовались как производители, и на корм не шли.
Хотя... если мышонку всего полгода, то и беспокоиться, пожалуй, еще рано.
- Однако... - Вайш поднял ладонь с мышонком до уровня глаз, и внимательно принялся его разглядывать.
Лекарь спешно припоминал все, что знает о болезнях животных. Ему доводилось, временами, пользовать лошадей, ловчих птиц и собак, которые были слишком дороги их владельцам, да и стоили немалых денег, так, что в случае их заболевания делались попытки их вылечить. Так что, некоторые, самые основные, познания у него были, к примеру о том, что больное животное теряет интерес к окружающему миру, становится вялым, теряет аппетит, шерсть его портится и выглядит нездоровой, изменяется вид и запах их испражнений, а из глаз и носа появляются различные выделения. Еще менялся их пульс и температура. Но, хотя мыш был слишком мал, чтобы суметь определить эти два показателя, то во всем остальном он казался совершенно здоровым. Тот выглядел вполне здоровым, глазки-бусинки блестели, нос забавно дергался, и то и другое было совершенно чистым, во всяком случае он не высмотрел ни намека на слизь или еще какие-либо выделения. Шерстка лоснилась, хвост не казался облезлым, и вообще, мышонок проявлял деятельный интерес к окружающему. Похоже, он и правда был совершенно ручным, потому что, освоившись на сухой, смуглой ладони лекаря, он перебежал в сторону пальцев, заглянул с кончиков их вниз, как человек смотрит вниз с уступа высокой скалы, потом побежал обратно, сунул нос под край широкого белого рукава у запястья, вновь покрутил носом, и... снова чихнул.
- Любопытно...
Повадки совершенно здорового животного, а чихает он уже второй раз, и явно оба раза после того, как к чему-то принюхался. Хотя лорд-канцлер говорил, что от пыли такое случается, но в обиталище лекаря было что угодно, кроме пыли. Зато было множество запахов - от различных реагентов для лекарственных зелий, до редких благовоний из амбера и камфарного дерева, от которых Шандар так и не смог отвыкнуть, несмотря на то, что прожил вдали от родины больше двадцати лет.
Стоп. Может и правда запах какой? Но вначале следовало убедиться, что других признаков заболеваний и правда нет. Лекарь осторожно поднял ладонь еще выше, заглядывая под брюшко мыши, который весьма удачно снова уселся на задние лапки, и еще более осторожно протянул палец, чтобы самым его кончиком погладить животное. То есть - вроде бы погладить, на деле же - проверить - не вспух ли мышиный животик, и не болит ли, если, поглаживая, на него чуточку надавить. Животик, очевидно, не болел, потому что мыш не пискнул от прикосновения, не попытался моментально удрать, а только деликатно опустился обратно на все четыре лапы и не торопясь отошел на полдюйма, наглядно свидетельствуя "людей я не боюсь, но ты - не моя стая, так что, извини, смотреть смотри, я даже на ладони твоей побегаю (цени!), но вот руки не распускай!" .
Шандар задумчиво протянул ладонь с мышонком его хозяину.
- А чем, если позволите, вы его кормите? Я помню, вы говорили, что аппетит его, за последние дни, ухудшился, однако, могу я посмотреть, что он предпримет, если предложить ему еду? У меня есть сухари и земляные орехи, сгодится ли что-либо из этого для угощения? И... еще, не замечали ли вы, изменился ли характер... кхм… испражнений господина Сибальта?

Хвам с обеспокоенным видом наблюдал за осмотром Сибальта. Впервые в недолгой мышиной жизни его так долго держал в руках кто-то кроме архивариуса. И, несмотря на то, что осмотр производился королевским лекарем весьма осторожно и заботливо, Хвам едва сдерживался, чтобы не вскрикнуть: "Во имя богов, осторожнее!" - когда Шандар потрогал беззащитное мышиное пузико. Едва дождавшись, когда в его ладони скользнет теплый доверчивый комочек, Хвам, едва дыша от переполнявших его чувств, оставил Сибальта в левой руке, а правой полез было за орешками, как вдруг в глазах у него потемнело от резкой боли в спине.
"Как некстати..." - подумал архивариус. Франк, несмотря на то, что везде и всюду с удовольствием жаловался на многочисленные свои болячки, на самом деле отчаянно боялся эти самые болячки лечить и надеялся, что ему поможет то лечение, которое он сам себе назначил. Отчасти потому, что считал себя невероятно умным и сведущим во всех областях, но в гораздо большей степени потому, что боялся лекарей. С самого детства. Лишь Шандар Вайш вызывал в нем уважение, но и перед ним Хвам не хотел выказывать свой изрядно уже надоевший недуг.
Поэтому, сдержав стон, Франк согнулся в три погибели, делая вид, что именно в этой позе удобнее всего скармливать мышу выуженные из мешочка орехи. Один орех Сибальт с удовольствием сгрыз, от второго же, немного его понюхав, отказался.
- Сибальт любит орешки, семечки, в охотку может и каши поесть, сыр любит любой, хлеб, время от времени, но не часто, грызет морковку, однажды сжевал немного капустного листа, но что-то в нем ему не понравилось. Молочко пьет. Сладости любит особенно, но у меня после сладкого случается изжога, и я подумал, если я, такой здоровый, не могу спокойно переварить сладкое, то он тем более не сможет, поэтому стараюсь его не особенно баловать. Хотя этот злодей, если бы ему дали волю, влез бы в бочку с медом и не вылезал бы оттуда...
Тон Хвама сделался мягким и теплым. Он то ли порицал мыша за обжорство, то ли умилялся этому.
Вопрос об испражнениях мышонка заставил Хвама призадуматься. Обычно мыш деликатно гадил... где придется, но делал это вполне терпимым образом. Черные горошинки, то и дело появляющиеся в коробке или на столе, было очень просто убирать. Они легко сметались особой метелочкой, выкидывались вон - вопрос чистоты в случае с Сибальтом решался довольно легко. Крохотные лужицы так же вытирались, и если бы хоть кто-нибудь осмелился сказать архивариусу, что в его либрариуме пахнет мышами, он бы искренне возмутился и вознегодовал, потому что сам совершенно не чувствовал никакого запаха.
Хвам поднапрягся и вспомнил, какого вида были эти горошинки сегодня.
- Нет, милорд Вайш, изменений я не заметил. Такие же, как всегда. Знаете, он достаточно часто... хмм... делает свои дела. Но это такие пустяки... иногда, правда, он бегает по важному пергаменту и не успевает отскочить в сторону, но стоит только махнуть метелкой - не остается и следа. Вот вчера, к примеру...
Хвам разволновался, и от волнения сделался непривычно разговорчивым.
- Я развернул один редчайший свиток. Он был исписан такими интересными чернилами, такой странный, непривычный цвет... редкость, чрезвычайная редкость в наших краях... ох, куда-то меня не туда понесло, я же про Сибальта говорил... да... так вот, Сибальт бегал по нему, бегал... и тут как раз и насыпал мне подарочков. Я разворчался, и метелкой их начал сметать... в секунду все убрал, и следочка не осталось... Так что изменений нет, это точно.
Хвам с беспокойством потрогал мышиный нос.
- И нос у него обычный... А ест раза в два меньше.
Сибальт сморщился и снова чихнул.
- Прости, дружочек... - с раскаянием пробормотал Хвам. - Ты болен, а я тебе в нос тычу...

Гримаса, перекосившая лицо канцлера, и его неловкая, вынужденная поза, не ускользнули от лекаря, и он положил себе непременно спросить об этом, однако, поскольку лорда Хвама явно куда больше занимала сейчас непонятная хворь его питомца, Шандар принялся наблюдать за процедурой кормления так внимательно, будто решал сложнейшую медицинскую задачу. Собственно, так оно и было, каково - лекарю, привыкшему лечить людей, пользовать пациента, размером с палец, и совершенно неведомыми лекарям законами циркуляции внутренних сред? Хотя, как у всех живых существ, основы, конечно, были схожи, но именно это сейчас и ставило его в тупик.
"Пациент" сгрыз орех с похвальным аппетитом, да и от второго отказался явно после некоторого раздумья, а значит, потерей аппетита явно не страдал. А прикинув, какого размера должен быть желудок у такого мелкого мыша, с учетом его размеров - уважительно вскинул брови. Объем-то съеденного примерно получался весьма солидный, все равно, что человеку за один присест сожрать кус мяса размером с две трети собственной голову.
И это еще - вдвое меньше? Даже с учетом аппетита кэрских рыцарей, которому Вайш не переставал изумляться несмотря на два десятка с гаком лет, прожитых среди них, все равно получалось жутковато.
Матерь-Райша, сторукая богиня, это ж сколько получается съедает этот мелкий обжора за день в пересчете на его собственный вес! Впрочем, может быть это нормально для мышей? Поистине мудра природа, создавшая их такими маленькими. А ну, как существовали бы крупные животные, способные съедать за день объем пищи, равный их собственному весу, а то и больше? Тот же аспарский полосатый дикий кот, которого здесь прозвали тигром, и который весит до пяти квинталов, должен был съедать в день столько же мяса? А слон? Шесть тонелад! Да тогда одно-единственное семейство из трех-четырех особей за дюжину дней превратило бы тенистый тропический Кенир в вытоптанную пустыню с остовами выкорчеванных деревьев! От живости этой картины лекаря аж передернуло, и тут же, устыдившись того, что так отвлекся, он постарался сосредоточиться.
Нитей для размышлений, однако, оставалось все меньше, и рвались они одна за другой. Нет выделений из носа или глаз.... значит, нет гнилостного воспаления на оболочках. Испражнения не прилипли к бумаге, да и жрет это мелкое создание с явной охотой, несмотря на сокрушения лорда-канцлера, а значит, и желудок, и печень, и кишечник у него вполне здоровы. Что же еще может быть с этой мышью? Мысли лекаря роились как дикие пчелы вокруг потревоженного улья, в попытках представить, за что же можно уцепиться, чтобы выстроить хотя бы логическую цепочку, от проявлений к причинам, но не находили ничего. Он в задумчивости поглаживал бороду, пожевывая губы. Нет... ничего не прихдило в голову.
- Быть может, вы могли бы припомнить, когда, в точности, он захворал?
Вопрос прозвучал рассеянно, точно лекарь думал о чем-то и задал вопрос вроде как для подтверждения собственных предположений, но на деле вопрос родился скорее от безысходности, и чувства что надо же еще спросить хоть что-то, в надежде хоть из слов Хвама выудить отправную точку для размышлений, которую не мог найти сам, поскольку... ну не обучен был он осматривать мышей, как делал это с людьми. Боги, ведь даже проверить пульс тремя ступенями, или заглянуть в нос и рот этому крохотному существу было невозможно!

Когда в точности захворал Сибальт, Хвам помнил очень хорошо. Как раз в этот день он вдруг сообразил, что в двух свитках, привезенных ему из разных концов Кэйранда, упоминается одно и то же место, причем упоминается в том смысле, что именно там находится некий ценный артефакт, рог, позволяющий, как утверждали источники, призвать дракона. В сказания о драконах Хвам не верил с тех самых пор, как научился читать, и потому решил, что "призвать дракона" на самом деле означало преисполниться мудрости. Иными словами, в горах на северо-восточном берегу озера Этайн лежит и ждет, когда ее отыщут, некая вещь, благодаря которой можно существенно пополнить запас Хвамовых знаний. Может, это какая-то книга Древних? Или вещь, принадлежавшая им и уцелевшая после Катаклизма?
В свитках ничего конкретного, кроме месторасположения и восторженного, но метафорического, описания артефакта, не было.
Один свиток был написан баррельским торговцем, который во время привала на берегу Этайна отошел зачем-то от своих людей (впрочем, цель его прогулки угадать было несложно) и заметил уводящую вглубь скалы пещерку. Видимо, торговец был ну очень стеснительным и одновременно бесстрашным, потому что он, не задумываясь потопал туда, даже не озаботившись взять с собой хоть кого-нибудь для компании. Отойдя на несколько шагов от прохода и собираясь уже совершить то, ради чего он искал укрытие, торговец неожиданно заметил далеко впереди странное голубоватое свечение. Похоже, мужик был напрочь лишен воображения, поэтому он не завопил с ужасом о горных троллях или духах, а беззаботно пошел посмотреть, что же это там такое светится. Идти ему пришлось долго, свет словно вел его за собой, и в конце концов вывел к стене, в которой была небольшая дыра, и вот эта дыра как раз ярко светилась все тем же голубоватым светом. Торговец, разумеется, подошел к ней почти вплотную и заглянул...
То, что он увидел, торговец описывал как бесчисленное скопление невероятных по размеру и красоте драгоценных камней, которые светились сами по себе, переливаясь и иногда лениво мерцая, создавая такую красоту, подобно которой звездное небо покажется жалкой пародией, а в глаза первой в мире красавицы и смотреть после этого зрелища не захочется. В центре пещеры, на подставке, лежал Рог Дракона и тоже светился. Камни были разных цветов, но чаще все же зеленоватого или голубоватого оттенка, а вот Рог был золотым. Пока торговец, онемев от восторга, взирал на сие великолепие, рог вдруг задрожал и "призвал дракона". После чего торговец испытал дикий страх и неудержимое желание сбежать как можно дальше от прекрасного и жуткого зрелища, что он немедленно и сделал.
Страх был таким сильным, что он ни слова не сказал о таинственной пещере своим спутникам, и только через несколько лет решился написать об увиденном. Свиток благополучно валялся в его сундуке, пока торговец не помер от старости, а его наследник не принялся наводить порядок и не наткнулся на пергамент. Наследник посчитал все написанное какой-то старой легендой, не стоящей внимания, но все же отнес рукопись в лавку, получил за нее несколько рыбок и тут же позабыл обо всем, что там было написано. А Хвам, периодически наведывавшийся в лавку в поисках чего-нибудь интересного, отдал за рукопись целую звездочку, уж больно красивым показалось ему описание пещеры, хотя в реальность ее существования он тогда не поверил. Свиток отправился на полку к легендам и рыцарским романам, и вскоре был позабыт.
И вдруг на днях Франк наткнулся на один занятный документ, проделавший долгий путь в Ал-Антарский либрариум из Сальгарда. Неизвестный автор описал услышанное от матери, уроженки Вестмора, предание, в котором снова фигурировало озеро Этайн и уже упоминавшийся Рог Дракона. Архивариуса привлекли чернила, которыми был исписан свиток - необычные, яркие, с отчетливым золотистым-красноватым оттенком. Сомнений быть не могло - то были редкие чернила, добываемые из каракатиц, которые водятся в Кровавом море, и ими, как правило, писались особенно важные документы ввиду того, что эти чернила были крайне дорогими. Получалось, что автор считал предание о Роге настолько важным, что не пожалел этих драгоценных чернил на его описание.
Вот именно вчера, когда Франк уселся сверять оба этих свитка, Сибальт и принялся чихать. Сперва мыш деловито оббежал обе рукописи, принюхиваясь и поводя носом из стороны в сторону, будто читал их вместе с Хвамом, а затем пристроился по привычке на плече архивариуса в ожидании, когда тому надоест чтение и настанет пора чем-нибудь подкрепиться. И вдруг чихнул Хваму в самое ухо. А потом еще, и еще.
Вначале Хвам не обратил на чихание внимания - такое уже случалось с мышем. Но чихание не прошло после нескольких раз, а только усиливалось.
- Он начал чихать вчера, почти сразу после завтрака. Мы разбирали с ним рукописи - я уже о них упоминал, кажется - и тут Сибальт расчихался. Я уж и молоком его отпаивал, с медом и орешками, и водичку давал, и настой из трав... Чихает и чихает. Поспит немного, просыпается - снова чихает. И ночью чихал...
Хвам скорбно посмотрел на мыша, деловито обкусывающего его большой палец, на котором сохранился запах ореха.

Лекарь все так же поглаживал бороду, словно это мерное движение могло замаскировать его замешательство. Разглядывал мыша, со странным ощущением, будто от него ускользает нечто важное, причем это нечто было какой-то мелочью, настолько простой, что лежало где-то на поверхности, неуловимое в своей обыденности, и только чутье лекаря ощущало несвязку того, что он слышал и думал, с тем, что он видел. Заболел при разборке рукописей... Бывает, конечно, что старые свитки пропитывают мышьяком, для сохранности. Но, если мыш откуснул хоть ничтожнейшую часть такого, или даже просто надышался запаха, неуловимого для людей - он бы не просто зачихал, а уже давно бы окоченел, отправив свою душу к своим мышиным богам. Да и архивариус навряд ли остался здоров, если бы принялся разбирать обработанные таким образом свитки, не подвергнув их предварительно длительному проветриванию, да еще и голыми руками, не защитив себя от ядовитой пыли. Хранители либрариев, особенно дожившие до того возраста, что Хвам, прекрасно знали о такой опасности и умели ее избегать.
Тогда... тогда в чем же, во имя пламенной ладьи солнечного бога, больна эта мышь? Ведь ведет себя совершенно как здоровая! Кроме чихания - никаких внешних признаков заболевания, да и внутренних, судя по аппетиту и описания испражнений, тоже. Это что получается? Здоров, но чихает? Не бывает же так! Все живые твари чихают отчего? Оттого, что селикные оболочки, нежно выстилающие их носы (или клювы) изнутри - опухают, под воздействием некоего болезнетворного субстрата, буде то яд, болезнетворные или гнилостные миазмы проникшие извне, или пришедшие изнутри организма, вследствие общего поражения его органов разными хворями. При этом опухшие, принявшие на себя болезнь ткани, источаются слизью или гноем, которые и выделяются из носов и глаз. А у этого мелкого прохвоста ничего ниоткуда не источается! Вон, как глазки-бусинки блестят, да и нос подергивается, дырочки ясно видать, чистенькие. И усы чистые! Аж топорщатся, эк занюхивает хвамовы пальцы, ну, чисто пьяница, уловивший запах браги!
Стоп!
Предостерегающая вспышка в сознании вспыхнула раньше, чем лекарь осознал, что нащупал, наконец, то самое, что было странным и мешало осознать "пациента" и правда как больного мыша.
Мышонок принюхивался! Совершенно ясно! И не только сейчас. Он и раньше к ореху принюхивался, и до того, когда на его, Шандара, ладонь взбежал... Точно, принюхивался. И чихнул еще потом, паскуда, словно запах не понравился. Подумаешь, разборчивый! Руки у лекаря, между прочим, обязаны пахнуть что ни на есть едко! Разными травами, едкими жидкостями, мылом, да и мало же еще чем, тут и человек расчихался бы, если бы имел такое обоняние. Правда перед тем, как засесть за труд своего ученого коллеги, Шандар, кстати, руки очень тщательно вымыл, опасаясь испортить бесценную книгу, так что мышиная разборчивость могла и покоробить, если бы в голове лекаря не вспыхнула идея, вытеснившая подобные мелочи.
Мыш ощущал запахи! Он чихал, но, тем не менее, ощущал запахи! Тогда как любое болезненное состояние, поражающее оболочки носа, первым делом отбивает обоняние!
И, что же это получается? Оболочки у этого хвостатого отечны сильно, судя по интенсивности чихов, настолько, что их было ясно слышно, но, при этом отек не является следствием болезненного состояния, раз обоняние на месте. Выходит, отек, не являющийся следствием болезни? Хмммм… У людей, Вайш, как и многие другие его коллеги, наблюдал подобное состояние не раз. Иной раз до смешного доходит. Вон один из королевских гвардейцев, Рем Согни Подкову, который, между прочим, прозвище свое получил отнюдь не по причине поэтического вдохновения. Этот детина не только гнул подковы, как восковые свечки, но однажды, лекарь сам видел, на спор эту самую подкову еще и узлом завязал. Росту выше семи футов, в дверь порой входит боком, чтобы плечами не задевать о края проема, ни грана лишнего жиру, ходячая гора мышц. В одиночку способен перепить с полдюжины норкингов. Ездит только на даллтских конях, потому как даже веденские под такой тушей бегать неспособны, и даже стоя на месте приседают на задние ноги. Орудует здоровенным топором, который далеко не каждый воин и поднять-то сумеет, аки легонькой тросточкой, короче не воин а страх богов во плоти, и что? Каждую весну, как зацветают деревья, богатырь этот беспомощен как дите малое, ходит как чумной, чихает так, что стены дрожат, глаза, опухшие в щелочку, трет, стонет от зуда в носу как заболевший слон, и чуть ли не со слезами вымаливает капли из крапивы с белокопытником, потому как спасу никакого нет, только ими и жив до самого конца Гроз. Вызови кто его, скажем, к Проталинам, на поединок - одним мизинцем одолеет. Или эта фрейлина рыжая, известная среди своих подруг как редкая скромница, и которую вся замковая стража прозывает Амели-юбку-задери. Так та стрелой летит выпрашивать то же снадобье, случись ее величеству желание употребить в качестве благовония аспарский санг. Вот уж мелочь, способная превратить красавицу в жалобно мяучущую кошку, с совершенно непрезентабельного вида покрасневшим носиком, и брызг из оного, от непрерывного чиха. Что же, она такая, сенная лихорадка - неопасная, но весьма надоедливая хворь, способная немало попортить удовольствие от жизни. И, даром, что давно уже ясно стало, что вызывается таковая не только сеном или цветением, но и разными другими запахами или воздействующими факторами, буде то кошачья шерсть на подушке или мясо раков или креветок для некоторых людей, старое название прижилось так намертво, что наверняка переживет много столетий, сколько бы других, умных названий, не придумали для этой хвори ученые.
Лекарь был достаточно опытен, чтобы знать многие болезни животных, неопасные для человека, однако, знал, что большинство хворей людей поражают с тем же успехом и любую живую тварь с теплой кровью. Та же медовая болезнь, от которой тяжко и долго мучаются и собаки и лошади, и даже дедовы мыши, случалось, болели, или те же падучая, чахотка и костоеда. А сенная? Доселе не встречал, но ведь в теории, такое вполне возможно?
Во всяком случае, никаких иных зацепок по состоянию мыша, который, оставив, наконец, палец Хвама в покое, перебежал по его рукаву вверх, и уселся на плечо, обвив хвост вокруг лапок, Шандар не только не видел, но даже и придумать не мог.
Значит, какой-то запах? Или еда. А захворал, когда распаковали какие-то особенные рукописи со странными чернилами. Может пергамент старый крошится пылью и надышался ею мыш? Хотя, нет, в обстановке, где такой пыли нет - чихать ему вроде не с чего. На руках у Хвама чихает, то тоже понятно, тот же прикасался к тому, чего мышиный нос невзлюбил. Но.... Погодите-ка. С чего же, в таком случае, он расчихался, когда на его, Шандара ладонь взобрался? Он вроде у Хвама в либрарии в последнюю полдюжину дней даже не показывался, а значит, подцепить этот пресловутый запах не мог. Запах, скорее всего, такой ничтожный, что человек его не ощущает, а мышь - может. Выходит, этот запах имеется и здесь, в его покоях. Да и не где-либо, а на его собственных руках. Ну не от мыла же он чихает, иначе чихал бы всю свою мышиную жизнь. Тогда....
Шандар медленно оглянулся на раскрытую книгу, над которой по-прежнему медленно оплывали свечи, и брови его поползли кверху, с радостным недоверием. Неужели же... ведь единственное, к чему он прикасался, после того, как вымыл руки, так это к драгоценным хрупким страницам, исписанным руками учеников великого лекаря. И исписаны, кстати, тоже были не обычными чернилами, во всяком случае, они ничуть не расплылись под водяным пятном, которое посадил на книгу кто-то из ее прежних обладателей, разлив на нее воду, руки б у него за такое дело отсохли! Аспарская тушь, из чернильного мешка каракатиц - чернила редкие и дорогие в Кэйранде, запаха вроде не имела, но кто их знает, эти мышиные носы.
- А не можете ли вы сказать, милорд Хвам... - медленно промолвил Шандар, не отрывая взгляда от книги - Не похожи ли чернила в той рукописи, о которой вы изволили рассказывать, на те, коими написан вот этот вот труд? Взгляните-ка.

Пока мыш обустраивался на плече Хвама, тот с надеждой смотрел на погрузившегося в размышления королевского лекаря. К Шандару Вайшу Хвам испытывал и уважение, и приязнь, что для архивариуса было явлением крайне редким. У Франка был свой, очень малочисленный список людей, которых он считал достойными уважения, доверия и дружбы. Зато список тех, кто не заслуживает ничего, кроме презрения, можно было раскатать до самой Логрии, обернуть вокруг ее столицы – и хвост как раз прикатился бы назад в Ал-Антар. Скрывать свое отношение Хвам даже не пытался, но при этом не переставал удивляться, почему это окружающие так его ненавидят.
А Сибальт Хвама любил. Просто так любил, даже не за орешки и молоко. Маленький мыш, совершенно беззащитный перед здоровенным человеком, который может одним ударом ладони его убить – доверчиво карабкался по рукаву, забирался на плечо, щекотал усами ухо, дремал… Или забирался в коробочку, и оттуда смотрел таким понимающим взглядом, что Хвам не удивился бы, если бы мыш заговорил.
Невозможно было представить себе мир, в котором не будет Сибальта. Мир, где не будет крошечного серого комочка, который Хвам с тщательностью наседки охраняет от всевозможных невзгод.
Только бы Шандар дал Сибальту лекарство, от которого тот перестанет чихать! Видеть мыша больным оказалось так мучительно, что Франк даже о собственной болезни позабыл.
А вот она не позабыла. И в тот самый момент, когда Хвам напряженно вглядывался в лицо королевского лекаря, силясь прочесть его мысли, напомнила о себе весьма жестоко.
- Ой! – выдохнул Хвам, вцепляясь в край стола. В глазах потемнело, будто разом погасли все свечи в комнате. В спину вонзилась раскаленная спица, за ней еще одна…
Только бы не дернуться, ведь тогда Сибальт может упасть…
Хвам замер, прислушиваясь к вонзающимся спицам. Они вроде бы перестали вонзаться, давая ему небольшую передышку. И, когда Хвам почти поверил, что его отпустило, спицы атаковали его снова.
Ой-ой-ой… - простонал бедный архивариус, смаргивая выступившие слезы. – Что вы говорите?
Не было ужаснее испытания для Хвама за всю его жизнь, чем сейчас, когда предстояло встать и пройти с пронзенной болью спиной к книге, на которую указывал Шандар. И зачем это ему понадобилось сравнивать чернила? И как это могло быть связано со здоровьем Сибальта?
Хвам настороженно посмотрел на королевского лекаря, но послушно встал. Вернее, попытался встать, но издал странный звук, похожий на утиный вскряк – и тяжело опустился обратно. Немного подумал, бережно снял Сибальта с плеча, посадил на стол и предпринял новую попытку подняться. На сей раз ему это удалось, хоть и пришлось скривиться от проклятой боли. Шаркая по-старчески ногами, цепляясь за подвернувшуюся по дороге мебель, Хвам подобрался к книге и с удивлением отметил:
- Надо же! Эти чернила точь-в-точь как те, которыми была написана моя рукопись!

Брови лекаря медленно ползли вверх, по мере того, как он наблюдал за перемещениями архивариуса. Теперь уже и не надо было лекарем быть, чтобы разглядеть, что с тем что-то явно не то. Нечто, несомненно, доставляло ему боль, и боль весьма мучительную. То особое напряжение и изменение осанки, кое лекари именуют "вынужденным положением" не оставляло ни малейших сомнений, а уж невольный стон, вырвавшийся (кто бы мог подумать) у обычно столь сурового на вид мужа, и вовсе завершал картину. Только вот... что бы это могло быть? Привычка подмечать мелочи, сопоставлять и сравнивать, как всегда принялась за дело прежде чем он сподобился задать вопрос. Однако, никаких новых деталей он не углядел. Однозначно не ноги, наступает вроде не облегчая веса тела ни на одной из ног. Болело явно что -то внизу, однако, что? Прострел? Мочевой камень? Пузырная колика? А может и вовсе испражнительная грыжа, уберегите боги всех от этой мучительной напасти. Похоже таки поясница... или седалище все же? Однако, тот явно не собирается обращать внимание лекаря на себя. Вон как крючит его, а он все о своем драгоценном мыше заботится. Не ровен час, обидится за невнимательность к "пациенту", спроси он, Шандар, сейчас о том, что за ляд грызет его сейчас сзади? Но не упомянуть совсем нельзя, этак, по окончании осмотра для мыши, чего доброго, улизнет, как это часто делали даже первые здоровяки королевской гвардии, из-за какой-то почти детской неприязни к лекарям. Только вот слова бы подобрать получше... чтобы не спугнуть.
- Вам, милорд Хвам, полагаю и самому стоило бы обратить внимание на свое здоровье. - медленно и мягко проговорил он, подходя за ним к столу, и тут же добавил, более акцентируя фразу на временном аспекте, - Если не возражаете, я бы мог помочь вам, после того, как вопрос с господином Сибальтом разъяснится..... Тем паче, что.... - задумчиво продолжил он, не давая возможности лорду-канцлеру возразить - что мы, похоже подошли к единственно возможной гипотезе, которая у меня еще осталась. Погодите-ка...
Он аккуратно обошел архивариуса, подошел к длиннющим, во всю стену, но невероятно узким полкам, плотно заставлеными различными баклажками, сосудами и коробочками, и, отыскав несколько снадобий, стряхнул буквально по паре капель от каждого, прямо в свою свободную, сложенную лодочкой ладонь, аккуратно ставя при этом каждый сосуд обратно на полку, по завершении этой нехитрой манипуляции.
- Будьте добры, милорд, дайте пациенту понюхать содержание вон той чернильницы. Да-да, этой самой. Если мои предположения верны, то господин Сибальт чихнет, как минимум несколько раз подряд. После чего, прошу посадить его мне на ладонь вот так, чтобы сей юноша раз или другой коснуться этой смеси носом. - он продемонстрировал на узкой, темной как срез палисандра, ладони крошечную лужицу.

Предложение заняться собственным здоровьем вызвало у Хвама одновременно и панику, и признательность. Признательность вызвала мысль, что королевскому лекарю небезразлично его нездоровье. Ну а паниковал Хвам потому, что страшно боялся услышать какой-нибудь жуткий диагноз. Ворчать по поводу того, какой ты больной и несчастный, приятно только тогда, когда в глубине души ты уверен, что все недомогания временные и пройдут, стоит день-два поваляться в тепле и попить травки.
На сей же раз с ним происходило что-то явно посерьезнее. В спине словно торчала раскаленная железная палка. Стоило шелохнуться, как эта палка принималась терзать Хвама. В согнутом состоянии было еще терпимо, но разогнуться и пытаться не стоило. И Хвам был почти готов чистосердечно рассказать Шандару Вайшу обо всех своих симптомах, если бы не воспоминания о том, как однажды лечили спину деду архивариуса.
Видимо, беда со спиной была их семейным проклятием.
Деда тогда скрутило так, что голова его была практически на уровне колен. Он стонал, сыпал проклятиями, а лекарь Хвамов прикладывал к его спине пчел. Перепуганные мохнатые животинки, тщетно пытаясь выбраться из цепких пальцев лекаря, в отчаянии оставляли свои жала в дедовой спине и падали бесполезными трупиками на каменный пол. Дед подвывал, его спина украсилась живописными пятнами, но видимого облегчения это лечение деду не принесло, и тогда лекарь сделал вывод, что в спине у деда сидит червь, которого необходимо вытащить. Тащить червя было решено пиявками. Скрученную дедову спину, покусанную пчелами, облепили жирные, скользкие и наглые пиявки. полдня они сосали деду кровь, но червяка так и не достали. Дед вполголоса проклинал всех лекарей мира и обреченно кряхтел. И тогда лекарь решился на крайние меры. Он решил, что доставать червя будет при помощи острого ножа и наводящего ужас приспособления вроде металлического длинного и тонкого крючка.
Дед уже в полный голос костерил не только лекарей, но и всех остальных, абсолютно не причастных к лекарскому делу людей, когда его спину принялись кромсать и тыкать в разрезы крючком...
Закончилось все это воспалившимися и загноившимися язвами на дедовой спине и изгнанием лекаря из дома Хвамов. Франку тогда было всего лет десять, но воспоминания до сих пор были очень яркими.
Такой же участи себе Франк ни в коем случае не хотел и был готов терпеть свою боль. Главное, чтоб у Сибальта было все в порядке. Слава богам, Шандар не стал настаивать на осмотре Хвамовой спины, а занялся Сибальтом.
Архивариус с некоторым удивлением и отчетливо читающимся в его взгляде недоверием, но тем не менее послушно, поднес мыша к чернильнице, не ожидая хоть какой-то реакции, но Сибальт, нюхнув чернил, вдруг беспокойно завозился, мотнул недовольно головой и... чихнул.
- Ах ты ж, дюжина, это же что же получается...
Франк суетливо поднес своего питомца к королевскому лекарю и усадил его Шандару на ладонь. Мордочка Сибальта со встопорщенными усами дернулась, когда он снова чихнул, и мыш ткнулся носом прямо в небольшую лужицу.
Затаив дыхание, Хвам следил за мышем. Сибальт наморщил свой многострадальный нос, потер его лапками, затем повел мордочкой из стороны в сторону и принялся с любопытством принюхиваться к странной субстанции, находившейся так близко.
И больше мыш не чихал! Архивариус, боясь поверить в чудо, напряженно ждал. Секунды шли, Сибальт изучал ладонь королевского лекаря и его странное снадобье, пару раз умылся, почесал бочок, деловито попробовал на зуб ноготь большого пальца и несколько раз пискнул тоном умирающего от голода несчастного, никогда не видевшего еды животного.
- Невероятно! - восторженно проговорил Хвам, протягивая руку, чтобы забрать свою пушистую драгоценность. - Смотрите! Он больше не чихает!

Вайш удовлетворенно кивнул, и медленно улыбнулся, отчего его узкое, смуглое лицо словно бы посветлело, а глубокие, черные как уголь глаза, блеснули. Ему и в молодости несвойственны были бурные проявления эмоций, но радость и гордость от решенной трудной задачи, были тем более глубоки, что почти не имели внешнего проявления. Он бережно пересадил мыша на протянутую ладонь архивариуса, и даже погладил его по спинке, самыми кончиками пальцев, после чего отправился полоскать руки. Хоть капля на ладони и была мала, но привычка взяла свое. Лекарь мыл руки постоянно, до и после любого своего действия, приводя в отчаяние слуг, которым приходилось наполнять его кувшин, и опорожнять умывальный таз раз в пятьдесят чаще, чем в остальных покоях замка. И только, когда, сполоснув обе ладони водой из кувшина, он принялся тщательно отирать руки куском редковолокнистого льна, объяснил.
- Засим, милорд Хвам, можно считать причину недомогания вашего питомца доказанной. Сей отрок не выносит специфического запаха этих чернил. Мы способны унюхать его разве что от полной чернильницы, и на бумаге он для нас вообще не ощутим, но всякое иное создание, кроме человека, имеет неизмеримо более развитое обоняние, даже мыши, а посему и непереносимость этого запаха у них может развиться даже на такую мелочь. Лечение весьма простое.
Он повесил тряпицу на вбитый в стену рядом с умывальником крючок, и неторопливо вновь направился к Хваму, жестом предлагая ему сесть.
- Того, что проникло в его нос, ему может быть и хватит, чтобы полностью излечиться от сей хвори, и будет достаточно впредь держать его подальше от любых документов, писаных аспарской тушью. Однако, на всякий случай, я все же смешаю ему лекарство, которое надо будет давать ему, если избежать этого не удастся. Но позже, когда соберетесь уходить, а пока, коль скоро мы закончили с недомоганием сего создания, расскажите мне о том недомогании, что беспокоит уже вас? Я вижу, вас явно что-то мучает.
-

Поистине, Шандар Вайш был величайшим лекарем во всем Кэйранде, а также за его пределами. Ну кто бы еще смог установить связь между чернилами и мышиным чихом? Теперь, когда он все подробно растолковал, Франк припомнил, что Сибальт, в самом деле, перед тем, как расчихаться, каждый раз так или иначе оказывался вблизи пергамента с ценными чернилами. Архивариус нипочем бы сам не догадался.
- Теперь я - ваш должник, милорд Вайш, - Франк, держа своего мыша в руках, осторожно и медленно уселся обратно в кресло. На его лице застыло выражение безмятежного счастья и умиротворения. Казалось, архивариус только что перенесся на седьмое небо.
- Ах ты глупыш... - ласково пожурил он Сибальта. - Оказывается, ты не переносишь запаха чернил... а я, старый дурак, тебя все время выпускал, когда...
Франк осекся, едва не выболтав королевскому лекарю, что запросто и регулярно выпускает мыша побегать по важным документам из королевского архива.
- Мы теперь ни за что подобного не допустим, - обращаясь то ли к Сибальту, то ли к Шандару Вайшу, уверил Хвам. Он поглаживал своего мыша указательным пальцем по голове и спинке и счастливо жмурился. Казалось, идиллии этой не будет конца, но, подобно тому, как на солнце посреди ясного дня находит туча, на лицо архивариуса легла омрачившая его тень, стоило королевскому лекарю упомянуть о Хвамовом недуге.
- Ох... да это пустяки, уверяю вас, милорд Вайш, сущие пустяки, - испуганно проговорил Хвам. - Покалывает иногда вон там, в спине, так оно терпимо. Ну, порой совсем сильно уколет, тогда я двинуться не могу, света белого не вижу, но оно проходит, и все. Так что нельзя сказать, что мучает. Причиняет временные неудобства, которые не требуют вмешательства...
Ох, какое ужасное слово - вмешательство... Мурашки побежали по многострадальной Хвамовой спине от жутких ассоциаций, вызванных этим словом. Перед глазами вполне себе явственно предстал окровавленный крючок, вылезающий из спины деда...
- Мне не больно, я сейчас готов даже сплясать с первой фрейлиной двора и не поморщиться! - с бахвальством заявил Хвам и тут же был наказан. Боль, будто бы обидевшись на столь неуважительное отношение, незамедлительно впилась своими зубищами в спину архивариуса.
- Ох... - выдохнул бедолага, хватаясь рукой за стол. - Вот оно... снова...
Хвам посмотрел на Вайша глазами маленькой загнанной собачки.
- Спасу нет, по правде говоря... - торопливо зашептал Хвам, как будто боялся, что болезнь его подслушивает. - Болит так, что глаза на лоб вылазят, повернуться невозможно... Отсижусь, откряхчусь - и дальше хожу, но она, зараза, возвращается... Ох, беда моя.... Только умоляю, милорд, если там червяк - пусть лучше он меня совсем сожрет, не тяните вы его оттуда...

Лекарь слушал, с куда более спокойным видом, чем при перечислении мышиных хворей, потому как на этот раз предмет разговора был ему более чем знаком, и уж разумеется, теперь он и не думал хмуриться, и даже удовлетворенно кивал, когда слова архивариуса подтверждали его предваительные догадки, и помогали отбрасывать некоторые предварительные версии, как негодные. Хоть, чтобы поставить верное заключение, требовалось еще расспросить, а, главное, осмотреть да пощупать, но и сказанного было вполне достаточно, чтобы понять, что испражнительная грыжа, о которой ранее мелькнула мысль, здесь была явно не при чем, да и нервный лишай наверняка был не при чем. Под описываемую боль подходил либо прострел, либо мочевая колика, а может быть и камень. В связи с чем, он уже вознамерился было попросить взволнованного пациента встать и помочь ему обнажить больное место, как неожиданная просьба заставила недоуменно крякнуть.
- Червяк?! Помилуйте, милорд, о каком червяке речь? Я, по благости Великой Матери, практикую уже сорок лет, но еще не слышал о том, чтобы черви вызывали столь резкую боль. Сии твари, изволите видеть, тоже живые, и тоже хотят есть, но питаются они, как и все живые существа, по мере необходимости, и все неудобства, ими причиняемые, имеют весьма затяжной характер, в виде тупой, ноющей боли, растянутой во времени, и недостаточно интенсивной. А то и вовсе без боли, когда о наличии внутренних червей можно судить лишь по характерному расстройству функционирования какого-либо органа. И чаще всего, речь идет о кишечнике, либо же о легких.
- лекарь поддернул широкие рукава своей мантии выше локтей, обнажая худые, жилистые предплечья, и, осторожно, но с неожиданной силой, подняв Хвама из кресла, зашел ему за спину, и принялся прощупывать ему спину. А, чтобы пациент не фиксировался на его действиях, и не напрягал, рефлекторно, мышцы, мешая, тем самым, обследованию, Шандар продолжал говорить, на все ту же тему, полагая, что сие может отвлечь архивариуса.
- По правде говоря, в Кэйранде мне почти не встречались случаи иного нахождения этих тварей в других областях, кроме кишечника, однако, первые двадцать лет моей практики, в Кенире, а позже, в Бадеме, мне доводилось видеть весьма любопытные случаи...
Рассказывая, он, тем временем, мягко ощупывал спину Хвама, прямо сквозь одежду. Просить архивариуса разоблачиться Вайш пока не стал, не желая смущать его больше нужного. Все-таки лицо государственное. Если возможно будет понять в чем дело, без раздевания, то вначале следовало попытаться обойтись без него. К тому же, его навычные пальцы даже сквозь несколько слоев ткани, прекрасно нащупывали привычные ориентиры, и двигались вдоль них, следуя привычным направлениям, и ориентируясь по тому - насколько была свободны и расслаблены, или насколько была напряжены и застывши, мышцы под его руками. Ведь, как известно, при боли возникает защитное напряжение, препятствующее глубокой пальпации, вне зависимости от воли пациента, так что Вайш не сопровождал своего исследования вопросами "здесь больно? а здесь?" и ориентировался лишь на свои ощущения и на общее поведение пациента, и продолжал рассказывать.
- Здесь, в Кэйранде, мне доводилось видеть множество случаев нахождения плоских, кишечных червей, особенно среди любителей непрожаренной свинины, самый длинный из которых, на моей памяти, составил почти двадцать футов в длину*, причем тело его, состоявшее из члеников, было весьма любопытно - маленькая голова, имевшая три присоски, была размером меньше горошины, членики же тела, расширялись, по направлению от нее к центру длины, и далее снова уменьшались. Сей экземпляр терял часть свего хвоста, во время испражнения пациента, и членики хвоста нередко наблюдались в испражнениях, однако, вновь отращивал его,судя по тому, какой длины была эта особь, когда была извлечена целиком. В Аспарии же, виды их куда как более разнообразны...
Не прекращая рассказывать, лекарь, как бы невзначай, положил ладонь плашмя поперек спины архивариуса, чуть пониже реберной дуги, основанием ладони к позвоночнику, и легонько, а потом сильнее, постучал по тыльной ее стороне кулаком второй руки. Хвам не подал и виду, что значило, что при этом действии боль не усилилась, а, значит, мочевая колика была здесь не при чем.
- Народ там, по большинству, живет весьма бедно, во многих лачугах поросята делят лежанку с хозяйскими детьми, а испражнения животных примешиваются к питьевой воде. Так вот, там, мне доводилось видеть и круглых белых червей, живущих в человеческих легких, и выедающих в них ходы, по мере своего роста, и мелких красных, селящихся в ячейках пазушной кости носа, и даже удивительного, длинного, полупрозрачного червя, длиной чуть меньше пяди, коий жил в глазу одного торговца охрой, и помещался в нем, свивая свое тело в кольцо, сложенное по многу раз. И ни один из них, смею вас уверить, не переступал границы между тупой, ноющей болью, и разнообразными проявлениями, в зависимости от своего места жительства, и той острой, что вас так беспокоит.
На этом он окончательно убедился, что в природе проблемы архивариуса виноват прострел, и пошел пальпировать глубоко, по обеим сторонам от позвоночника, но близ него, на два пальца от выступающих, и ощущаемых даже сквозь одежду, отростков, там, где из отверстий в позвоночных отростках выходя задние спинные корешки,, начав сверху вниз, продвигался ниже, надеясь обнаружить место. Тут же понял, что направление поисков оказалось верным. Грудные сегменты оказались ни в чем неповинны, у верхней части спины, по-прежнему, лишь легкое напряжение прямых мышц спины мешало глубоко пальпировать мышцы, но, чем далее, тем ощутимее натыкался он на все крепнущее напряжение, и, наконец....

Казалось, все звезды небесные вспыхнули ярким светом перед глазами Хвама, когда Шандар ловко поднял его с кресла.
- Ох! – только и сумел выдохнуть архивариус, замирая в ожидании, что вот-вот в спину вонзится очередное раскаленное острие, но боль куда-то пропала. Хвам осторожно вздохнул и стал прислушиваться к словам лекаря, одновременно пытаясь угадать, будет ли сегодня снова болеть, или все-таки уже отпустит?
- Подумать только, сколько в человеке водится разной дряни! – воскликнул Хвам, выслушав рассуждения лорда Вайша о червях. Он попытался представить, что должен ощущать человек с червем в глазу, но передернулся от отвращения.
Королевский лекарь, тем временем, нажимал на его спину, но это было совершенно не больно, и Франк вскоре перестал вздрагивать и беспокоиться, доверившись лорду Вайшу полностью. Все мысли архивариуса были теперь прочно заняты подлыми червяками, которые могут существовать, как оказалось, в совершенно неожиданных местах человеческого тела. Чем, интересно, их оттуда изгоняют? Если из дедовой спины пытались извлечь крюком, то как же вытащили из глаза? Неужели тоже крюком? Но тогда человек наверняка окривел? Или червь сожрал его глаз, а потом выпал сам? Хвам уже собирался как следует расспросить королевского лекаря о глазном червяке, как вдруг Шандар Вайш надавил на его спину именно в том месте, куда спряталась было боль. Вспугнутая ловкими пальцами лекаря, она немедленно вгрызлась в многострадальную Хвамову плоть. Архивариус коротко мыкнул, не в силах воспроизвести нечто более-менее членораздельное, выпучил глаза и принялся хватать ртом воздух, стараясь при этом не заорать. Одновременно он попытался отпрыгнуть от лекаря, но поскольку был сражен новым приступом, то ему не удалось сделать даже небольшого шага в сторону.
Хвам уже был готов отказаться от лечения и при первой же возможности сбежать поскорее подальше. Только бежать как раз архивариус не мог. Как и ходить. Да и стоял он с огромным трудом.
- Больно… - прохрипел жалобно Хвам и сделал слабый жест рукой, словно пытался защититься от дальнейших манипуляций королевского лекаря.

*совместно

- Ага - флегматично кивнул Вайш, с уже знакомым Хваму довольным выражением лица человека, решившего очередную задачу. - Засим, изволите видеть, милорд архивариус, страдаете вы от так называемого поясничного прострела, коий есть воспалительное поражение одного или нескольких задних корешков хребтовых нервов, вызванное либо неловким движением и ущемлением, либо, что чаще всего в это время года, воздействием холода, сырости и сквозняков.
Он отшагнул назад, обошел стол, и отодвинул тяжелую завесу, скрывающей часть обширной комнаты, где в окружении высоких полок со всякими снадобьями и ящичками, стоял высокий топчан, нечто среднее между ложем и столом, заботливо застеленный тщательно выстиранной простыней.
- Прошу сюда. Обнажите спину и ложитесь, лицом вниз

Из всего, сказанного лордом Вайшем, Хваму было знакомо лишь упоминание холода, сырости и сквозняков, потому что про хребтовые нервы, задние ли, передние,а уж тем более про то, что у них есть корешки, архивариус даже не подозревал до сих пор, но кивнул с умным видом - мол, понятно, корешки воспалились, что ж, бывает, и тяжело вздохнул.
- А я всегда говорил, что в либрариуме слишком сыро! - воскликнул Хвам. - Вы совершенно правы, милорд Вайш, эти сквозняки меня когда-нибудь сведут в могилу! И ведь...
Хвам замер, предчувствуя какой-то подвох. Королевский лекарь, подойдя к ложу, попросил его раздеться и лечь... может, все-таки, будет доставать червяка, а все непонятные речи - только средство заговорить Хваму зубы? Притупить его бдительность, чтобы не отказывался? Панические мысли убежать поскорее и спрятаться мелькнули было в Хвамовой голове, но он усилием воли отогнал их. В руках у лорда Вайша не было никаких крюков, во-первых, а во-вторых, бежать было бы стыдно. Да и избавиться от распроклятой боли очень хотелось...
Немного помешкав, Хвам все же сбросил плащ, без которого он шагу не ступал за порог либрариума, спасаясь от упомянутых лекарем сквозняков, расстегнул котту, скинул и ее, и, оставшись в одной рубахе, поежился от холода и неловкими движениями подтянул ее повыше, не решаясь окончательно снять, после чего улегся на указанное лекарем ложе, дрожа и от холода, и от страха.
- А что вы собираетесь делать, милорд? - спросил Хвам, стараясь, чтобы голос выражал лишь вежливое любопытство, без малейшей примеси страха и паники.

Лекарь, тем временем, выдвинул из-за изножия топчана узкий столик, водрузил на него снятую с одной из полки масляную горелку, засветил ее, от одной из свечей, и, установив поверх нее треножную подставку, поставил поверх маленькое бронзовое блюдо. После чего, принялся рыться в одном из ящиков, поглядывая, при этом, краем глаза на пациента, явно что-то отыскивая. Смесь нерешительности и страха на таком ничего обычно не выражающем лице архивариуса была бы поистине бальзамом на сердце какого-нибудь из младших архивистов, которые дрожали перед своим начальником, и втайне мечтали обрушить на него все казни небесные. Даже улыбнулся мысленно, думая о том, как жаль, что подобные зрелища никогда не удается лицезреть тем, кто способен насладиться этим зрелищем. И, ладно бы канцлер, редко когда высовывающий нос из своего либрариумного царства, но ведь такие рожи умудряются корчить даже воины, рыцари, привычные к походам, дракам и ранениям. Просто удивительно, почему человек способен без страха подставлять свою голову, и прочие части тела, под удар меча или топора, но дрожит, оказавшись наедине с лекарем, особенно, если при этом требуется обнажить филейную часть, буде то надобно для клистира, или пиявок. Да и вообще, почему-то любой, даже самый безобидный инструмент в руках лекаря, наводит на этих вояк больший ужас, нежели самая внушительная палица в руках врага на поле боя. Интересно, отчего бы так? Надо бы спросить, все-таки лорд-канцлер человек сведущий, а вдруг, да знает ответ. Впрочем, а вдруг вопрос покажется неуместным? Ведь он как бы будет подразумевать то, что лекарю заметен страх пациента, а вдруг самому пациенту это не понравится? Нет, все же не надо, наверное, пациентов все же лучше отвлекать, нежели смущать еще больше.
Тем временем, Шандар уже вытянул из ящика фунтовый мешочек с крупнодробленой солью, и водрузил его, не развязывая, на нагревающееся блюдо, после чего, снял с полки крупную цилиндрическую коробку из бадемской керамики, с притертой эбонитовой крышкой. И на вопрос ответил с такой же флегматичной улыбкой
- Лечить, милорд. Одномоментного излечения вашей хвори я вам дать, конечно не смогу, и вам придется несколько дней пользоваться мазью самостоятельно, а также, приходить ко мне на такие вот процедуры, однако...- он поднял хвамов плащ, развернул, и заботливо укрыл пациента, оставив открытыми лишь поясницу и крестец, дабы тот не замерз в самом процессе лечения, и не обзавелся еще одним прострелом в каком-нибудь другом месте.
- Однако, думаю, вам сие принесет немалую пользу.
Мешочек на блюде начал ощутимо потрескивать, отчего Шандар отвлекся от разговора, и торопливо прикрутил фитиль, отчего пламя, лизавшее блюдо, сократилось до еле уловимого язычка. После чего, лекарь откупорил банку, и щедро черпнул оттуда какую-то желеобразную субстанцию, препаскуднейшего желтого цвета, которую и принялся намазывать на хвамову поясницу, охватывая не только область больного корешка, но и заходя с запасом на три позвонка выше и ниже больного места, глубоко втирая мазь в кожу. Спохватившись, предупредил уже в процессе работы.
- Возможно, вы почувствуете жар, или жжение, милорд, не извольте за то беспокоиться. Это есть воздействие мази..

Расположившись на неожиданно удобном, хоть, по мнению Хвама, слишком твердом ложе, архивариус настороженно наблюдал за действиями королевского лекаря, то и дело представляя искореженную дедову спину. Наверное, если бы Шандар Вайш взял в руки что-нибудь, хоть отдаленно похожее на крючок, Хвам, невзирая на боль и стыд, рванул бы, как был, в одной рубахе, к себе в либрариум, заперся бы там на все засовы и объявил осадное положение. Но ничего подобного лекарь делать не стал. Вместо этого он стал разогревать на бронзовом блюде какой-то мешочек - действие вполне мирное и не предполагающее никакого кромсания. Ну а слова лорда Вайша о том, что он будет лечить Хвамову спину, что Хваму придется пользоваться мазью самому и приходить к лекарю на процедуру, и вовсе успокоили бедолагу архивариуса.
Какое же это было облегчение - услышать, что лечение предполагает втирание мази! Хвам счастливо улыбнулся, точно ребенок, которому подарили ворох сладостей, и чуть-чуть поерзал, устраиваясь поудобнее. Жуткая, сводящая с ума опасность миновала, и теперь можно было вернуться к более приятным вещам - к беседе о предмете, который занимал сейчас Хвама больше всего, если не считать его многострадальную спину.
- Я все спросить хотел, милорд Вайш, как же достали того червя... ну, который был в глазу у несчастного торговца охрой. Полупрозрачного. Как его заметили - сам торговец или вы? И как же с ним поступили? Из глаза ведь невозможно ничего достать, не повредив его... как мне представляется. И как он жил с этим червем? Ведь если в глаз попадает пылинка - это же ужасно неприятно! А червь?! Он же там шевелился, должно быть... бррр...
Хвама передернуло, и он невольно потер глаза, которые почему-то начали чесаться и слезиться.
- А что это за мазь? Из чего она? - спросил Хвам, завидев в руках лекаря непонятную желтоватую субстанцию. Архивариус даже принюхался, будто пытаясь определить ингредиенты мази по запаху, и стал на мгновение удивительно похожим на Сибальта.

- О, безусловно, он страдал от боли, глаз дергало, он зудел, и временами краснел, а еще он начал терять зрение,  - начал рассказывать лекарь, зачерпывая вторую порцию, и вновь втирая ее досуха, растирая хвамову спину так, что кожа начала розоветь. - Я был еще очень молод в то время, и только начинал самостоятельную практику. Мой отец был уже очень уважаемым человеком, и лечил самых богатых вельмож Кенира, и хотел, чтобы я разделил с ним его практику, но один странствующий мудрец, который оказал мне честь несколько лет быть моим наставником в философии, а также минерало- и растениеведении, дал мне один совет. Он сказал, чтобы стать настоящим лекарем, требуется первые десять лет жить среди беднейших из бедных, видеть их жизнь, и лечить их болезни, поскольку средь них встречаются такие, которые никогда не поражают людей состоятельных. Я последовал его совету, и видел, поистине, страшные недуги, которые порождают голод, сырость, грязь, теснота и убогость в которой обитали самые нищие. Кенир, милорд, прекрасная страна, но упиваясь роскошью ее дворцов и храмов путешественники редко видят нижайших из низких, коими заполнены трущобы и улицы. Десять лет я жил в таких же трущобах, и лечил бесплатно всех, кто приходил ко мне, и уже через три года обо мне пошла молва и у дверей собирались очереди из страждущих. Вот тогда, на третий год и пришел тот торговец охрой... Сейчас будет немного горячо, не шевелитесь. - Шандар прервал свой рассказ, после того как втер третий слой мази, и прикрыв обнаженную поясницу пациента широким шерстяным полотном, потянулся за мешочком. Немного поковырявшись он распустил завязку стягивающую его, проверил внутренней строной запястья нижнюю поверхность мешочка, и, решив, что он нагрелся достаточно горячо, но ожогом пациенту не грозит, аккуратно принялся высыпать его содержимое поверх полотна, прикрывающего спину Хвама. Крупные, неровные кристаллы, отражая свет светильника, засветились на темном фоне как алмазы. Сверху прикрыл свернутым во много раз покрывалом из собачьей шерсти, чтобы удержать соляной жар как можно дольше.
- Так вот. Торговец этот показался мне одноглазым, настолько глубоко запал в глазнице его больной глаз. И он кривился на ту сторону от боли. Я поначалу решил, что страдает он от переполнения глазной жидкости, которое вызвало обратное рассасывание глаза, но глаз на ощупь оказался не твердым, как следовало бы ожидать при этом недуге, а наоборот - мягким как желе. Я заглянул внутрь через зрачок, при помощи пучка отраженного света и двух маленьких зеркал.. Да, это сокровище мог позволить себе не каждый лекарь, но мой отец, как я уже сказал, был очень состоятельным человеком, и, хоть и не разделял моего желания прожить десять лет в трущобах, все же снабдил меня некоторыми инструментами, на которые иначе мне пришлось бы копить полжизни. Так вот, в глубине его глаза я все же увидел красное озеро мозга* с желтым островком нерва, но оно все было подернуто как бы рябью, и то и дело искажалось, словно между светом и дном его глаз двигалось нечто извилистое, преломляющее свет, но не вбирающее его в себя. Я был поражен, поскольку не представлял, что это может быть такое, и сказал ему это, но страдалец мучился так сильно, что возопил, что готов бы сам вырвать этот проклятый глаз, лишь бы избавиться от боли. Тогда я удалил ему этот глаз, а надобно сказать, сделал это впервые в жизни, до того лишь слышал о таких вмешательствах, да видел на картинках в старых рукописях. Был уверен, что бедняга умрет, не вынеся боли от самой операции, или что я сделаю что-то не так, но, к моему изумлению, он выжил, и прожил после этого еще много лет. А глаз этот я потом, будучи в уединении, вскрыл на черной керамической плошке, надев перчатки из козьей кожи, пропитанной воском. Вскрыл, и увидел то, что вывалилось из него, вместе с прозрачным студенистым телом, и начало извиваться среди растекшегося содержимого. Я был, повторяю, очень молод, и потому сильно испугался, что этот отвратительного вида червь успеет наброситься и на меня, поэтому сразу же плеснул в эту плошку крепчайшей кислоты из желудочного сока собаки, которую держал на своем столе, дабы использовать ее после для лечения ножных язв у одной несчастной прокаженной. Червь моментально перестал двигаться, а вскоре, увы, растворился. Сейчас я понимаю, что это была ошибка, следовало законсервировать его в вытяжке из броженого винограда, зарисовать и описать этот редкий случай, но, что утеряно, то утеряно. Теперь, лежите, милорд, до тех пор, пока не почувствуете, что соль остыла окончательно.
Он еще потрогал подушку из ткани, под которой была соль, убедился что она еще очень теплая, обошел ложе и уселся на низеньком табурете у изголовья, чтобы пациенту не пришлось изгибать шею для беседы с ним. Несмотря на возраст и неудобное седалище, спину Вайш держал так прямо, точно вместо позвоночника у него был кол.
- А что касается мази - это гордость нашей семьи. Ее рецепт изобрел еще мой дед, когда обнаружил, что при укусе кобры, укушенный использует жесточайшую боль по ходу следования нервных стволов, однако, вокруг самого места укуса не ощущает вообще ничего. Он предположил, что в яде существует некий токсин, растекающийся по нервным стволам, и провел много лет разрабатывая состав, который будет в достаточной мере влиять на нервы, чтобы снимать боль, но недостаточно, чтобы вызвать ее. Она состоит на треть из яда аспарской кобры, на треть из смеси различных сухих трав и кореньев и на треть из смеси масла черного тмина и масла плодов оливкового дерева. Это последнее - уже мое дополнение в рецепт, поскольку отец и дед мои эту треть заполняли любым доступным маслом, считая его лишь растворителем, тогда как я решил внести и в него элемент разогревания и смягчения. Отравиться этой мазью можно лишь если втереть ее в поврежденную кожу, поскольку змеиный яд действен лишь при просачивании непосредственно в кровь, но вы можете быть спокойны, у вас на спине кожа безупречно здорова, и не обнаруживает никаких повреждений, я обратил на это должное внимание.

*с древних времен врачи полагали, что через глаз можно заглянуть во внутреннюю часть мозга

Движения рук королевского лекаря удивительным образом не приносили болезненных ощущений, а, наоборот, казалось, вытягивали из спины боль. А голос Шандара Вайша, мягкий, размеренный и спокойный, действовал на Хвама умиротворяюще, несмотря на то, что рассказывал лекарь о жутком глазном черве.
- Вот бедолага, это же надо - такую дрянь в глазу развести, - посочувствовал Хвам, и вдруг почувствовал легкое беспокойство, вспомнив, как его несколько раз обзывали книжным червем. Неприятное прозвище, что и говорить, но вдруг оно имеет под собой основу более зловещую, чем простое обзывательство? Вдруг в самом деле водятся где-нибудь среди книг эти самые черви, и в любой момент могут пробраться в глаз ничего не подозревающего ученого? Ой-ой-ой, да как же теперь заниматься его любимой наукой?
- Милорд Вайш, - дрогнувшим голосом позвал Хвам. - А вы, случайно, не знаете, откуда взялся этот глазной червяк? Я вот думаю... а не может ли быть чего-нибудь подобного и в либрариуме? Скажем, среди тех свитков, которые мне привозят отовсюду... Может быть, мне стоит защищать как-то глаза, работая с ними? Ох, при одной мысли, что где-то в либрариуме может существовать нечто подобное, мне становится не по себе...
Хвам поежился. Жар в спине все нарастал, подбираясь к той грани, когда терпеть станет невозможно, и архивариус очень этого боялся. Одновременно с жаром Хвам чувствовал значительное облегчение, боли в спине будто никогда не было, хотелось встать и по-мальчишески запрыгать по комнате, но надо было лежать.
В конце концов Хвам притерпелся. Жарило сильно, но не так, чтобы с воем вскочить и убежать. Спина прогревалась так, словно на ней были разложены еще не погасшие угли из камина. Но это было почти приятно.
- Это поистине волшебное средство, милорд! - восторженно пробормотал Хвам. - Я почти не чувствую боли!
Он хотел было приподняться, но вспомнил, что на спине громоздится конструкция, и утихомирился.
- А для чего вы надевали перчатки из козьей кожи, пропитанной воском, когда вскрывали глаз? - полюбопытствовал Хвам, которого от тепла и блаженного чувства освобождения от боли начало потихоньку клонить в сон. - Вы... опасались, что червяк может впиться вам в руку?
С каждой минутой общения с королевским лекарем Хвам проникался к нему все большим уважением. Чего стоил один только рассказ о лекарской практике в Кенирских трущобах! А ведь верно, чего-чего, а болезней там разных хватает. Пожалуй, это единственное, что там имеется в избытке.
- Скажите, милорд... а встречалась ли вам когда-нибудь болезнь, подобная болезни нашего главнокомандующего, принца Астера?

- О, навряд ли подобный гость мог бы очутиться в либрариуме - как-то нараспев промолвил лекарь, с таким задумчиво-мечтательным выражением лица, словно обдумывал, а каково было бы, если бы подобное заражение было возможным. - Черви-паразиты не могут жить вне своего носителя, человека, либо животного. Наружу выходят лишь их яйца, которые, попадая с водой, грязью или пищей в организм нового носителя, вырастают, и находят себе новое место обитания. Но яйца их мельче яйца болотных москитов чем икра летучих рыб. И, как и те и другие, не могут выжить вне воды, поскольку лишены скорлупы, и очень быстро погибают в сухом месте. Поэтому, заражены ими те, кто купается или пьет воду в тех стоячих водоемах, куда справляют нужду зараженные люди или животные. Ну а также, они способны выживать во влажной грязи, поэтому мудрейший Джарасандха Мунар ал-Ибаяк в своем фундаментальном труде "О внешних опасностях телесному здоровью" рекомендует тщательно соблюдать чистоту, даже в отношении потребляемых человеком фруктов и овощей, предписывая щеткой смывать с них грязь, поскольку в этой грязи может оказаться многое, в том числе и икра паразитов. Однако, вы сами знаете, чем беднее живут люди, тем хуже они могут заботиться о чистоте пищи и тела, поэтому и среди нищеты и грязи заболевают куда больше, нежели среди людей высокородных, коие, впрочем, и сами не застрахованы от такой беды. Так что опасность подхватить червя в либрариуме весьма невелика, но с превеликой легкостью любой человек может заразиться им просто выпив стоячей воды из открытого водоема, или съев нечто, что побывало в такой воде. Однако, защищать глаза при работе - мысль весьма здравая, поскольку широко известно существование злой пыли, которая обитает в местах скопления старых бумаг и пергаментов, а также в набитых шерстью и пухом подушках и одеялах нерадивых хозяек, которые не берут на себя труд ежегодно перемывать и тщательно высушивать под солнцем и ветрами их содержимое. От такой пыли першит в горле, закладывает нос, слезятся глаза, да возникает кашель, чья интенсивность напрямую зависит от количества вдыхаемой пыли. Так что при работе с особо хрупкими и старыми бумагами я бы световал защищать не столько глаза, сколько нос и рот, чтобы елико возможно уменьшить риск появления такой реакции. - Шандар улыбнулся кончиками губ - Именно поэтому я облачаю руки перчатками, имея дело опасной или с неизвестной мне болезнью, которая хотя бы гипотетически может иметь контактный характер. Я не имел тогда оснований заранее думать, что мне встретится именно червь, но долгий опыт в трущобах убедил меня, что имея дело с болезнями лучше всегда оказываться настороже. Но, когда увидел червя, вы правы, в первый момент мною овладел совершенно нерациональный страх, вследствие чего я собственноручно и лишил себя ценного экспоната.
Лекарь, мягко пожал плечами, жестом добавляя к ощущению отчетливое "что ж тут поделаешь", и потянулся проверить соль на Хвамовой спине. Ткань была еще довольно теплая, и хотя уже начинала подостывать. Услышав следующий вопрос он улыбнулся почти мечтательно
- О да. Она не слишком распространена, даже у меня на родине, но в трущобах мне доводилось видеть довольно много таких детей. Навскидку, могу припомнить около тридцати случаев, среди детей возрастом до дюжины лет, и лишь двоих взрослых, считая его высочество третьим, и он же был первым из всего двух случаев, встретившихся мне на территории Кэйранда. Вторым был мальчик из Беллонии, сын торговца бумагой из графства Веридан, которого привез ко мне его отец, прослышавший о моих познаниях в этой области. Но этот ребенок увы, как и почти все страдающие этой болезнью дети скончался в возрасте шести лет...
Лекарь немного замялся. Поговорить о любимом деле - о недугах и врачевании, он очень любил, особенно, говоря с человеком сведущим, и разносторонне образованным, но сейчас его смутил один момент - а имеет ли он право рассказывать подробности о болезни, столь животрепещуще близко затронувшей королевский дом. Но, быстро рассудив, что коль скоро принц не делает никакого секрета из своей хворобы, с его стороны не будет преступной бестактностью поделиться с архивариусом своими наблюдениями. Тем более, что поскольку лорд-канцлер пользовался репутацией прожженного сухаря, лишенного всяческих слабостей и симпатий, но готового душу баргестам на съедение предоставить ради какого-нибудь редкого свитка или непонятной древней штуковины то в корне его вопроса, очевидно лежит не праздное любопытство о столь интимном моменте жизни его, Шандара, пациента, а бескорыстная любовь к новым знаниям, которую лекарь пылко приветствовал, и готов был поддержать всем, чем только мог. А о втором моменте, относительно сдерживающим, было - не будет ли такой рассказ слишком тошнотворен, ведь даже для видавших виды лекарей эта болезнь была из разряда тех, кои препятствуют удержанию в желудке недавно съеденной пищи, и непривычному человеку подробности о ней могли надолго испортить сон и аппетит. Но, впрочем, об этом можно было и предупредить, что он собственно и сделал, довольно осторожно произнеся
- Прошу простить мою предосторожность, лорд Хвам. Вы спрашиваете, только чтобы узнать насколько знаком с ней я, или же вас интересуют полные сведения, коими я располагаю. В них нет ничего тайного, но должен предупредить, что подробности об этой хвори довольно... неприятны.

Твердо решив не входить больше в либрариум, не защитив хорошенько нос и рот от зловредной пыли, Хвам немного успокоился относительно безопасности своего здоровья в любимом месте. Хорошо, что среди свитков и книг не водится червяков. Но с сегодняшнего дня все писцы и помощники будут подвергаться тщательному осмотру Хвамом. И обязаны будут мыться еженедельно... нет, трижды в неделю... нет, ежедневно! Хорошо бы вообще установить перед входом в либрариум бочку с водой, чтоб каждый входящий там мог смыть с себя грязь... Некоторое время Хвам смаковал эту идею, но быстро понял, что она никуда не годится. Во-первых, распищатся фрейлины, ведь они нет-нет, да и наведываются в либрариум. Во-вторых, воду в бочке нужно будет менять постоянно, в-третьих, чаще всего в эту бочку пришлось бы лазить самому Хваму. На сквозняке, в коридоре, с больной спиной...
Архивариус вздрогнул и стал прислушиваться к ощущениям в спине. Ему было тепло и спокойно. Он расслабился и стал слушать Шандара Вайша, чей размеренный голос, говоривший интереснейшие вещи, казалось, обладал не менее целебной силой, чем его снадобья.
По словам лекаря выходило, что обычно люди, страдающие злобным недугом, поразившим и Рикарда Авенмора, умирали довольно рано. Значило ли это, что и принц мог в любой момент умереть? Или, наоборот, что болезнь его решила пощадить?
К принцу Рикарду Хвам относился с уважением, и основано оно было не на почтительном трепете перед отпрыском королевской семьи, и даже не на том факте, что Рикард - легат королевской армии, ведь Хвам был крайне далек от воинского дела. Архивариус уважал легата за ум и мудрость. Эти качества Хвам ценил в людях едва ли не превыше прочих. К тому же, принц Рикард практически из каждого похода привозил что-нибудь чрезвычайно интересное в Хвамову коллекцию редкостей, что говорило о легате как о человеке любознательном и понимающем важность изучения древних артефактов. Не то что его брат Леннард, замечательный, конечно же, человек, образованный, умеющий красиво говорить и воодушевлять толпу, но, к сожалению, смотрящий только вперед и не оглядывающийся на прошлое. А ведь там, в прошлом, хранится многовековая мудрость, и если ею овладеть, то можно заполучить в свои руки весь мир... чтобы продолжить изучать его законы и разгадывать его тайны.
- Вам мой вопрос может показаться праздным любопытством, милорд Вайш, - проговорил Хвам. - Но на самом деле мне бы хотелось узнать об этой болезни все, что возможно, несмотря на то, что подробности могут быть, как вы говорите, неприятны. Дело в том, что принц Рикард...
Хвам замялся, не зная, как вслух выразить мысль, что Рикард Авенмор дорог ему и как человек, и как тот, кто пополняет его либрариум ценными находками, и что смерть его крайне нежелательна, и что Хвам очень хочет услышать хоть какой-нибудь намек на то, что у принца есть шанс если не вылечиться, то хотя бы пожить подольше, чтобы как раз хватило на Хвамов век его общества и его находок.
- ...Здоровье принца Рикарда меня очень заботит. Я даже искал среди своих свитков описания подобной болезни, но все, что мне удалось найти, столь ничтожно, что я толком ничего не понял. Много написано о проклятиях и знамениях, но очень мало - о причинах и о лечении. Так что ваш рассказ мне очень важен, каким бы неприятным он ни был.

- Ну что же, понимаю ваш интерес - лекарь чуть откинулся назад, словно бы пытаясь еще более выпрямить и без того прямую, как доска спину, и хрустнул пальцами - Обыкновенно, я довольно строго соблюдаю тайну доверия, что должна существовать между лекарем и пациентом, но этот случай - совершенно особенный. Так уж сложилось в веках что болезни, рождения и смерти августейших особ всегда на виду, и любая попытка сохранить что-то в тайне приводит к измышлениям и слухам, которые, как правило, хуже любой истины. Тем более в случае принца Астера, когда ходит столько отвратительных толков то о проказе, то о проклятии.
На самом деле болезнь эта - всего лишь болезнь. Причины ее не изучены, и подозреваю, что характер она имеет не наследственный, поскольку никто в роду Авенморов и Дисморов ею никогда не страдал. Да и у тех детей, коих я наблюдал, случаев такого заболевания у родителей и дедов тоже не было. Подозреваю, что по очень простой причине - болезнь эта поражает детей в самом раннем возрасте, и разве что один из дюжины проживал свои первые десять лет жизни. До взрослого же состояния, в котором гипотетически возможно оставить потомство дожили, как я и говорил, всего трое. По моим наблюдениям, болезнь развивается так бурно в первые годы жизни, потому что детская плоть содержит больший процент воды, нежели взрослая. Кроме того, большое влияние на нее оказывает климат. Принца Рикарда, я полагаю, спасло то, что свою первую дюжину лет он провел на самом севере страны, там где даже лето бывает холоднее, чем в самая лютая кенирская зима.
Шандар поглядел куда-то вверх, на полки, уставленные коробками со свитками и исписанными листами. Где-то там хранились его собственноручные зарисовки со времен его ранней практики, но вставать и лезть туда сейчас не было необходимости. Подумав, что если лорд Хвам действительно так заинтересуется этой темой, то и рисунки никуда не убегут, он продолжил.
- Болезнь эту у меня на родине именуют нома. Водяной рак, если перевести буквально. Чаще всего она начинается с появления небольшой  язвы на щеке ребенка в возрасте еще до года, и быстро разрастается в стороны, захватывая здоровые ткани, тогда как центр ее омертвевает, разрушается по частям, и, наконец, распадается окончательно, обнаруживая сквозной просвет в уже разъеденной ткани. Причем распространяется язва неравномерно - поначалу распад ползет по поверхности кожи, причем не сплошным фронтом а наподобие отростков, которые потом сливаются в сплошной кожный дефект, под которым обнажается желтоватый слой фасции и подкожной клетчатки. По мере того как кожный дефект ползет дальше по поверхности, на уже обнаженных участках процесс начинает уходить вглубь и разрушает подкожный слой, обнажая мышцы. Этот этап происходит быстро, поскольку в клетчатке содержание воды высоко. Мышцы начинают распадаться последними, но уже не от поверхности, а от "корня" то есть от того участка омертвения, который уже распался в сквозной дефект и этот дефект начинает расползаться вширь своей окружности. Этот процесс самый медленный, но самый опасный для жизни, поскольку при распаде мышечной ткани в кровь попадают продукты ее гниения и распада. Организм как бы всасывает результат собственного разложения и травится им. Дети, которых я наблюдал, умирали от токсического воздействия этих веществ на их почки и сердце. У тех, кому удалось дожить до взрослого возраста, при распаде мышечной ткани тоже возникает сильный отравляющий эффект, потому что чем больше расползается центральная сквозная язва, тем больше она вовлекает в себя мышечной ткани, поскольку окружность ее увеличивается непрерывно, соответственно, тем больше оказывается отравляющее воздействие продуктов ее распада на организм. Скорость развития язвы различна у разных людей, и развитие разных ее этапов неравномерно. У кого-то быстрее распадается кожа на очень большом протяжении, а мышцы под ней держатся еще много лет, у кого-то наоборот, распад всех слоев идет почти одновременно.  - Шандар помедлил и неохотно продолжил - Догадываюсь, что вас интересуют больше взрослые. Те двое взрослых были совершенно непохожи друг на друга. У мужчины, когда он скончался в возрасте тридцати лет, был сильно поражен кожный покров, была обнажена фасция от носа до затылка и от виска до ключицы, однако центральный сквозной дефект был очень мал. Он благополучно переживал болевой синдром, от разложения поверхностных слоев кожи, но когда только началось токсическое воздействие центрального распада он быстро умер от злокачественного поражения почек. Женщина же, была самым редким случаем. Язва ее распадалась довольно быстро, и одновременно во всех трех слоях. Той трехслойности, которую я упоминал - у нее практически не было заметно, а голова ее представляла собой наполовину лицо, а наполовину - обнаженный череп, на котором лишь кое-где оставались островки еще не разъеденных мышц, разумеется без глаза и уха*. Но живучесть ее была поразительна. Ее не убило ни токсическое воздействие распадающихся мышц, ни сильнейшие боли, ни злокачественное поражение почек и сердца, и она дожила до полного физического истощения, поскольку не могла есть и заживо превращалась в скелет от голода. Я так и не увидел ее конца, поскольку уехал из Кенира, и можете представить, лорд Хвам, как удивился я, когда будучи призван в собрание виднейших лекарей Кэйранда увидел двенадцатилетнего отрока со столь характерными повреждениями лица. Я был вторым, кто утвердил без тени сомнения, что поражение это не есть следствие проказы, а первым, надобно сказать, был друид из того поселения, в котором маленький принц прожил свои первые годы.
Шандар потянулся снова, пощупал покрывало, и, убедившись, что оно уже едва теплое удовлетворённо кивнул. Скоро можно будет снимать.
- Меня не удивляет, что увидев непонятную язву на лице новорожденного, лекари замка испугались проказы и поспешили отослать ребенка в соответствующее поселение. На начальных этапах эти две хвори легко перепутать. Однако потом различия становятся очевидны. Водяной рак поражает лишь лицо, и, в редких случаях - прилегающую часть шеи, или же, совсем редко -  половые органы, тогда как проказа с равным успехом поражает все тело от макушки до пальцев. Водяной рак вызывает сильную боль, и ткани самой язвы и вокруг нее - даже более чувствительны, чем здоровая кожа, тогда как проказа протекает безболезненно и пораженные области ее первым долгом теряют чувствительность.  Друиды, наблюдавшие мальчика в поселении прокаженных, все ждали, когда его конечности проявят характерные поражения пальцев, но так и не дождались. Удивительным для них было и то, что язва оставалась локализованной и была болезнена, а также, начала оказывать отравляющее действие, когда появился центральный свищ, чего при проказе не возникает. Таким образом они стали уверены в своем заключении. Король известным образом рисковал, перевезя юношу на юг, и удостоверился в том, что он не представляет опасности для окружающих лишь после того, как ознакомился с моими наблюдениями, и после того, как первое предпринятое нами лечение начало
давать свои плоды... Полагаю можно снимать, как вы полагаете? Чувство жара уже прошло?

* Реальный случай послуживший прототипом к рассказу Шандара о женщине. Впечатлительным не смотреть.:

Хвам лежал, слушал лорда Вайша, и по мере того, как королевский лекарь описывал этапы протекания болезни, поразившей принца Рикарда, начинал чувствовать настоящую боль то в правой, то в левой щеке - как будто коварная нома подобралась и к нему. Франк даже хотел было пощупать лицо, чтобы убедиться, что все в порядке, нет никаких свищей и разложений, но постеснялся. Шандар Вайш рассказывал так легко и спокойно, словно не о болезни, а о каком-то редком растении или явлении, его заинтересовавшем. Впрочем, так ведь оно и было - лекарь ведь не мог не интересоваться редким заболеванием.
Хвам кое-как подавил желание провести рукой по лицу и стал слушать дальше, благо спине его стало совсем хорошо.
Услышав о печальной участи тех несчастных, которых поразил тот же недуг, что и принца Рикарда, Хвам заметно погрустнел. Он-то надеялся, что Шандар Вайш даст хоть какую-нибудь слабенькую надежду на возможность выздоровления. А по его словам выходило так, что смертельный исход неизбежен - вопрос только во времени.
Хвам собирался было посетовать, что болезни не делают различий между людьми достойными и теми, кого, в общем-то, не жалко и потерять (Верховного Дестура, к примеру, или одного чересчур заносчивого графа), как вдруг ему в голову пришел внезапный вопрос, который он поспешил озвучить.
- Милорд Вайш, а скажите, если это не наследственное заболевание, не заразное - то как же им можно заболеть? Верховный Дестур... - тут Хвам запнулся, потому что далее следовало бы продолжить "да хранит его Дюжина" - а желать такого Франк никак не собирался, а куда более охотно произнес бы "да покусают его баргесты за все выдающиеся места". Но произносить такое вслух, разумеется, лорд канцлер не мог себе позволить. В конце концов Хвам выдавил из себя положенную фразу, но с таким кислым выражением лица, будто съел протухший лимон и продолжил.
- ... Дестур сказал бы, что это - проклятие, но, при всем уважении моем к Великой Дюжине - за что им проклинать едва рожденного младенца? Болезнь явилась так скоро... - Франк сокрушенно покачал головой, что в его лежащем положении было нелегко. - Я понимаю, когда болезнь поражает человека, который уже достаточно пожил. От старости или от времени какие-то части нашего организма приходят в негодность. Или поветрие какое - тоже понимаю. А вот такую болезнь я не понимаю. Ну с чего-то же она началась? Я ведь почему спрашиваю. Может, если мы будем знать, от чего такое бывает, мы сможем как-то это предотвращать?
Или найти лекарство - этого Франк подумал, но вслух не сказал. Такой ученый лекарь как Шандар Вайш уже давно наверняка сам испробовал все возможности для исцеления. И раз даже он убежден, что их нет - так, стало быть, и есть.

- Наверное, уже можно снимать, мне не жарко, только немножко тепло, - согласился Хвам с королевским лекарем, хоть и побаивался в глубине души, что боль вернется, едва пошевелится.

- Увы, причины возникновения этой болезни, совершенно неизвестны. Как я уже говорил, лишь двое из тех, кого мне выпала возможность наблюдать, дожили до того возраста, в котором могли зачать потомство, но никто из них так и не воспользовался этой возможностью. - вздохнул лекарь, и поднялся, чтобы снять прогревающий мешочек. - Полагаю, их удерживал именно страх передать свою болезнь детям, и, думаю, именно из этих соображений и принц Рикард воздерживается от женитьбы. Что ж, такая вероятность вполне возможно, хотя наследование болезни безусловно непрямое, поскольку у наблюдаемых мною детей родители были здоровы. Конечно, с уверенностью это можно сказать лишь о тех, у кого в тот момент имелись живые родители, а это, к моему величайшему прискорбию, можно сказать далеко не о каждом. И даже не о каждом втором. Возможно, она из числа тех болезней, которые все-таки наследуются, но с очень малой долей вероятности, так, что может проявиться даже через несколько вполне здоровых поколений. Точных сведений о генеалогии кенирской бедноты, увы, взять было неоткуда.
Произнося все это, он аккуратно снял мешок, вновь черпнул мази, и принялся аккуратно ее растирать по коже хвамовой поясницы, добиваясь полного ее впитывания.
- Что касается проклятия - это также весьма возможный вариант. В Кенире, в отличие от Кэйранда, шаманы, гадатели и заклинатели всех мастей весьма распространены, и даже не скрываются. Напротив, почти на любой улочке можно отыскать закуток, в котором какая-нибудь бабка промышляет заговорами от зубной боли, торговлей любовными зельями, амулетами на разные случаи жизни, и прочими таинственными предметами. В бедных кварталах такие вот местные ведьмы в большом почете. К ним бегут даже чаще, чем в храмы, когда возникает какая-то беда или потребность. Насколько я могу судить, особо успешным их искусство не назовешь - сколько раз своими глазами видел амулеты притягивающие деньги и удачу на шеях людей прискорбно нищих, и это никак не отражалось на их бедственном состоянии. Но.. кто знает. Может быть где-нибудь и существуют заклинатели куда более могущественные. Их тех, что торгуют ядами, знаются с тьмой, общаются с духами и могут наводить порчу. Я не был лично знаком ни с одним из подобных мастеров, и не хотел бы. Очень уж тревожно осознавать, что чья-то злая воля может ломать человеческие судьбы.
Он отряхнул руки и отступил от стола. Снял с полки пустую керамическую баночку с широким горлом, вооружился деревянной ложкой, и принялся перекладывать в нее лекарство, которое намеревался дать пациенту с собой. Его сухое, продолговатое лицо с острыми чертами, в тусклом освещении казалось темнее обычного.
- Дестуры еще тогда объявили заболевание маленького принца следствием проклятия. Возможно, они были правы. Возможно и правда имела место порча, и чей-нибудь злостный заговор. Все-таки, я слышал, король в юности довольно круто поменял курс власти, чем мог породить множество недовольных. Также, выбор им супруги мог ущемить чьи-либо матримониальные намерения. Или по каким-либо еще, неизвестным мне причинам... Все же, в те годы я не жил в Кэйранде, и знаком лишь с наиболее значимыми эпизодами истории, да и то - с чужих слов. Но по опыту знаю, чем выше властитель, тем сильнее страсти, что кипят вокруг. Так что кто-нибудь недовольный вполне мог проклясть короля, наслав страшную болезнь на его первенца.
Шандар Вайш передернул плечами. Разговор о проклятиях явно испортил ему настроение. Лекарь вынужден был соглашаться с тем, что такая возможность вполне реальна, но чувствовал себя при этом преотвратительно - ведь если причина лежит в области ворожбы, то это означает что ему, Вайшу, ее никогда не постичь. А что еще может быть обиднее для ученого, чем понимание ограниченности собственной способности к познанию.
- Теперь прошу вас, поднимайтесь, милорд Хвам. Постарайтесь делать это ровным движением.
- он поставил свою банку обратно, а маленькую, керамическую, заполненную мазью на две трети, аккуратно закрыл притертой пробкой и протянул пациенту - Втирайте это каждые четыре-пять часов, и повязывайте на больное место под рубахой и штанами что-нибудь из шерсти. Желательно - из собачьей или волчьей, но за их отсутствием сойдет и любая другая. И только поверх нее - полотняную одежду. Боль, боюсь, все-таки вернется завтра днем, но будет не так остра, поэтому приходите ко мне и завтра на прогревание. Чтобы справиться с таким прострелом, возможно понадобится несколько процедур. Надеюсь, в обширном разнообразии ваших занятий вы сможете найти время для того, чтобы посетить меня? Скажем, в такое же время как сегодня, если это вам подходит.

Дрянь дело, выходит, по словам королевского лекаря. Хвам помрачнел. Принц Астер был одним из немногих в королевском окружении, к кому старый архивариус испытывал чувства, которые можно было назвать дружескими, и услышать лишний раз подтверждение тому, что болезнь его неизлечима, что может наследоваться через поколения - было неприятно.
Все-таки, устройство мира очень далеко от совершенства, справедливости от него ждать не приходится. Да взять хотя бы даже его самого. Разве заслужил он вот эту боль, пожирающую спину? Боль, правда, сейчас притихла, и не кусалась, а только глухо ворчала и легонько кололась, как бы напоминая о себе, но какая разница? Ни жены, ни здоровья - разве же это справедливо? Хорошо, что Сибальт в порядке. Хоть какое-то утешение.
- Проклятие... - заинтересованно повторил Хвам за Вайшем. Проклятия были отдельной областью, куда жадное любопытство Хвама никак не могло проникнуть. Он бы многое отдал за настоящую, живую, умеющую проклинать ведьму, но до сих пор не встречал пока что ни одной. Попадались либо бестолковые дуры, либо сумасшедшие, либо... уже обгорелые скелеты. А такую, чтобы в самом деле могла пошептать-поколдовать и навести порчу, Хвам не видел. И вот как, скажите на милость, изучать то, чего ни разу не видел?
Кряхтя чуть громче, чем мог бы, Хвам поднялся - медленно, точно к спине его была привязана хрупкая драгоценность, и еще медленнее выпрямился.
- Благодарю вас, милорд Вайш, - торжественно проговорил он, забирая из рук лекаря баночку. - Я непременно завтра приду к вам в это же время.
Хвам забрал со стола Сибальта, который, оставшись на столе, осмотревшись и освоившись, попытался было прикорнуть среди свитков, и, уже подойдя к двери, остановился и еще более торжественно произнес:
- С этого дня я - ваш должник, милорд Вайш!